Когда Аббада повернулась к Зубейде, та все еще подбирала с подушки мускус, но ее учащенно бьющееся сердце ожидало чего-то от этой поверженной и сломленной жизнью старухи. Вдруг Аббада воскликнула:
— Неужели я, принесшая эти святыни в память о твоем муже, погребенном в Тусе, уйду от тебя, так и не получив ничего, кроме презрения и злорадства? Неужели тебе нечего сказать мне, кроме слов о том, что господь покарал нашу семью? Если так, то я рада, что ты помнишь о божьей каре, ведь наш господь всеведущ и всемогущ, и он вершит свой суд в любое время…
Зубейда не удержалась и взглянула на старуху. Лицо Аббады, выражавшее до сих пор униженную покорность, теперь пылало ненавистью и гневом. Мигом высохли покрасневшие от слез глаза. Губы у старухи дрожали, руки тряслись, она едва держалась на ногах. Притянув к себе посох, она всей тяжестью тела уперлась им в пол. Было видно, что ей стоит больших усилий не упасть. Отыскав свои башмаки, она обулась и, не проронив более ни слова, вышла из залы.
— Аббада! — крикнула Зубейда.
Старуха продолжала идти, не обращая внимания на этот зов.
— Аббада!.. Умм ар-Рашид! — раздался голос Зубейды во второй раз.
Тут Аббада, услышав, что ее окликнули «Умм ар-Рашид», несказанно обрадовалась. Сдержав накипевшую на сердце обиду, она приостановилась, в надежде, что ей удастся вызволить Маймуну, вернулась назад и застыла в ожидании. Одна рука ее лежала на посохе, другой она уперлась в свой бок, стараясь одолеть старческую немощь. Аббада пристально смотрела в глаза Зубейде, надеясь отыскать в их глубине сочувствие или жалость. Может быть, Зубейду тронула участь Маймуны? Но на лице матери аль-Амина ничего не изменилось: она все так же надменно улыбалась, а в глазах ее сверкал гнев. Аббада некоторое время стояла неподвижно, всматриваясь в эти глаза, и обманывала себя надеждой спасти Маймуну.
— Скажи, ты желаешь смерти моему сыну? — хриплым голосом произнесла Зубейда.
— Помилуй бог, госпожа! — голос Аббады дрожал и срывался. — Я неустанно молюсь всевышнему, чтобы тебе не довелось увидеть сына своего в несчастье. Я прошу господа, чтобы он никого не обошел своей милостью. Может, он коснется краем своей благодати и моей несчастной внучки…
— А просила ли ты о божьей милости раньше? — оборвала Аббаду Зубейда.
Аббада поняла, что Зубейда намекает на прежние времена, когда еще был жив Джафар.
— Я молила бога, чтобы он был милостив к моему сыну, но, увы, в молитвах моих, видно, не было такого пыла и страсти, как сейчас. В то время мне были в жизни знакомы одни радости. Я думала, что так будет всегда. Но потом все переменилось, и мне пришлось испытать столько горя, что чужому трудно даже себе это представить. Ох, натерпелась я мук после того, как судьба ожесточилась против меня! С тех пор я не видела от ближних ничего, кроме зла, и не жду ничего, кроме новых бедствий.
Зубейда стала опасаться, что если их разговор затянется, то ей придется выслушать всю историю злоключений Аббады, а она терпеть не могла, когда перед ней изливали душу. Зубейда встала и принялась приводить в порядок свои украшения. Она поправила ожерелье, спускавшееся на грудь, и повязку, окаймлявшую ее голову, словно собиралась уйти. Но Аббада, ограничившись сказанным, направилась к дверям и вышла, не обращая внимания на то, что только что потерпела неудачу.
Неприятности и огорчения, которые принесла Аббаде встреча с Зубейдой, заставили ее забыть о всякой усталости. Во дворце аль-Мамуна старуху уже поджидала Дананир. Когда Аббада рассказала обо всем, что с ней приключилось в Обители Покоя, воспитательница Зейнаб погоревала вместе со старухой и постаралась, как могла, утешить ее.
Глава 53. В Мерве
Бехзад, известив Маймуну о своей поездке в Хорасан и дав наставления Сельману, выехал за ворота Багдада верхом на коне с привязанным к седлу ларцом и направился к Мерву кратчайшей дорогой. Когда Бехзаду случалось проводить ночь на постоялом дворе или останавливаться где-либо в пути, он называл себя лекарем и говорил, что в его ларце находятся снадобья. За время долгого пути ему пришлось пересечь горы и равнины, долины и реки, пока он не приблизился к Мерву Шахиджанскому, который являлся в те времена столицей Хорасана. Этот город, обнесенный с четырех сторон крепостной стеной, лежал на равнине. Путешественнику еще издалека бросалась в глаза возвышавшаяся над Мервом огромная цитадель. Местные жители ее так и называли — «Кухендиз». На ее террасах были разбиты огороды и сады, поэтому смотрящему издали казалось, что это селение, которое, точно цветущий ковер, венчает вершину горы. Но этот необычный вид не мог поразить Бехзада: ведь он родился и вырос на этой земле. Въехав в городские ворота, он тотчас направился к дому аль-Фадля Ибн Сахля.