– Антоха, такое дело. Помнишь, соседа нашего, по даче? Рядом с дедом жил. Пётр его, вроде, звали.
Я кивнул.
– Так. Так вот. Вооот, – он посмотрел в сторону початой литрушки, покачал головой, и отвернулся обратно ко мне, – Ты тогда любил ходить к его козам. Помнишь? Помнишь же, да? Потом какие-то истории охерительные рассказывал, а мы все ржали.
– Да, я помню. Прекрасно помню.
– Так вот. Сижу я, значит. На столе собираюсь расставить салатики, настоечку, все по красоте сделать, и тут слышу блеяние. «Беее» практически посреди ночи. Сколько там времени было? Да… много уже. И всё со стороны огорода, а козы-то те всегда к нам на огород лазали.
– Это же очень давно было.
– Так-то то и оно, Антох. И Пётр помер, и дома его уже нет, и коз давно нет во всей деревне. Там живёт три калеки, какие козы? Вроде куры у кого-то были. Я и удивился потому. Сижу-сижу. Слышу, опять бекает. Думаю, пойду, схожу. Может животное в яму попало. В лесу конечно дикие козы не водятся, но, а что? А вдруг?
Он всё-таки взял бутылку водки, но правда достал из холодильника бекон. Налил в гранёный стакан, предложил мне стопку, я отказался. Он опрокинул один крупную порцию, закусил мясом и продолжил.
– Иду я по огороду-то по нашему. По средней тропке, к парнику с огурцами. Осматриваюсь, телефоном свечу. Оно молчало, молчало, потом как заблеет. Я чуть телефон не уронил. А оно, знаешь… из высоких кустов крапивы орёт. Я всё собирался их скосить, да руки не доходили. Я палку взял, раздвинул, а там козёл. Стоит и орёт. Тот самый козёл, Антоха. С белым крестом на голове.
Я помнил этого козла. У него на голове, на лбу, шерсть и правда росла белой и в виде перевёрнутого креста. Почти ровного. Но это было в моём далеком детстве. Сколько там живут козы? Лет десять? Да и мы все прекрасно помнили, что когда Пётр помер, то его коз продавали на мясо. Нам в том числе.
– Пап, лет пятнадцать прошло. Откуда ему там взяться? Ты что-то путаешь.
– Да ты подожди. Козёл – это вообще фигня.
Батя глубоко вздохнул.
– Я правда не пил на тот момент. Не успел. Реально вот козёл стоял в траве. Я его палкой оттуда выгнал, и он ко мне вышел. Встал и блеет. Я его прям осмотрел, и вижу этот крест на лбу. Думаю, может тот старый козёл как-то потомство вывел, а оно одичало. Я не знаю, может ли окраска передаваться. Да это пофиг, тоже пофиг. Я его собрался до дороги довести. Там сеть ловила, думал – позвонить куда, спросить, что с ним делать. Палкой подгоняю, он вроде идёт. А дома нет. Бесконечный этот проклятый огород. Я как осознал, у меня аж в желудке холодно стало. С одной стороны лес, с другой просто ничего. Бесконечное картофельное поле. Я уже решил, что я с ума схожу. Стою, думаю, как мне поступить. Пошёл в итоге к лесу, там ведь тоже можно пойти к трассе, а по ней вылезти на деревню. Вроде и выход нашёл, но всё это какой-то бред же, и прям неприятное ощущение, будто траванулся. Но я всё надеялся, что лыжи не едут. Добрели мы, значит, до леса с этим козлом. Он будто прям знает куда идти, и уже даже не орёт. Смотрю, коряга знакомая. Большая такая. Я на ней порой с дедом твоим сидел, пока он живой был. Киряли мы там, да. Сижу, смотрю на козла. Он со своими глазами этими – меня сверлит. Вдруг слышу голос. «Спасибо, что привёл», – говорит. Я прям слышу, что это Пётр. Ты его застал старым, а я его моложе помню. Вот как тогда голос и был. Я с коряги соскочил, оборачиваюсь, а там, в самом деле, Пётр стоит. Ему лет тридцать на вид, моложе меня, а должно быть уже… ой. Много.
Отец маленько отдышался. Посмотрел куда-то в окно, опрокинул ещё водки, помолчал, а потом посмотрел на меня. Взгляд начал немного расплываться от алкоголя, но говорил он твёрдо.
– Посмотри на небо.
Я выглянул в окно, и там было редкой красоты звёздное небо. Будто бы нарисованное. Редко, когда можно было увидеть столько звёзд, с учётом местного смога, слегка разбавленного атмосферой.
– Что ты видишь?
– Небо сегодня красивое.
– Много звёзд, да?
– Да, не совсем обычно.
– Над тем местом они высыпали практически днём. Они были вокруг нас, понимаешь.
– Это как?
– Вот так. Пётр там стоит, что-то мне вещает. А я его не слышу. Я только стою и таращусь на него, козла его этого, чтоб он сдох, и на звёздное небо от горизонта и до горизонта, а тогда ещё чуть вечерело. И цвета такие… я таких никогда не видел. Будто оно глубже просматриваться стало, понимаешь?
Больше я не добился у отца ничего внятного. Из остатка беседы я понял, что он потом выбежал на трассу, вышел к машине, и уехал, побросав все вещи. Бред? Бред.
Кладбище было так же мертво, как и вся деревня. Вернее, оно было мертво даже больше, но первый раз от своей природы, разумеется. Меня встретил иной лес – покорёженных памятников и сгоревших да рассохшихся деревянных крестов. Памятники были старше, а кресты появились из того времени, когда хоронил, кто придётся, и не всегда ясно – кого. Меж рукотворных нагромождений, истерзанных стихией и временем, петляли разбитые дорожки, многие из которых вели просто в кусты, или в поле. Я ходил и всматривался в фотографии умерших. Практически все они выцвели, или были оторваны, на что указывали повреждения, неизвестными вандалами. Я петлял между могилами, некоторые из которых были отчерчены штыками развороченных оградок. Найти в этом хаосе памятник деда было практически нереально. Помогал лишь тот факт, что могилу деда иногда навещала мать. Я с ней давно толком не общался. После того вечера, как отец пил водку и рассказывал дичь про бескрайний космос, он сильно изменился. Ушёл с работы, начал коротать время с бутылкой, но даже толком не напивался. Просто смотрел грустно в стену или в окно. Сейчас он практически меня не узнаёт, а мать решила… вести собственную жизнь. Она воевала сколько могла. И вот я здесь. Стою, и смотрю на относительно свежеокрашенный памятник, искусственные цветы, воткнутые сбоку, и лицо деда, через естественный режим сепии. Была использована его фотка с паспорта, но она была удачной.