Если такова цивилизация, которой мы гордимся и в распространении которой соперничаем, то неудивительно, что люди Востока видят в ней лишь способ завоевания ради удовлетворения нашей алчности и достижения наших собственных целей».
Говорил Иса ибн Хишам: Тут кокетливой походкой вошла стройная девушка и стала упрекать «литератора», что он слишком заговорился и заставляет ее ждать. Подгоняя молодого человека зонтиком, она повела его к выходу. За ними последовал «торговец», а «ученый» остался сидеть, провожая уходящих недовольным взглядом и вслух выражая несогласие с тем, что они говорили.
Друг обернулся ко мне и сказал: «Удивительно поведение этого французского шейха, как решительно он говорит правду, как смело ее защищает! Думаю, нам нужен именно такой собеседник, могущий ответить на наши вопросы и просветить нас». Я перевел взгляд на шейха, а он как раз, услышав, что мы говорим по-арабски, поглядел в нашу сторону. Я дружески ему улыбнулся, он сказал несколько приветливых слов, и между нами завязался разговор. Он расспрашивал нас о том, кто мы такие, мы расспрашивали его о нем самом. Оказалось, что он профессор философии и к тому же востоковед. Мы рассказали о цели нашего приезда и договорились о том, что расскажем ему о Востоке, а он нам — о Западе. Он предложил посетить вместе с ним на следующий день Всемирную выставку, и мы с благодарностью приняли приглашение.
ВЫСТАВКА{324}
Говорил Иса ибн Хишам: И вот мы отправились в ‛Указ{325} государств и наций, на ярмарку возможностей и свершений, выставку ценностей и достижений, демонстрацию сил и устремлений, арену открытий и изобретений, свидетельство работы ума и найденных решений, знания традиций и их успешных применений.
У выставки пятьдесят ворот, одни ближе, другие дальше. Мы вошли в самые близкие и самые огромные, они представляли собой купол на трех колоннах, вздымающийся к облакам, как гигантский холм. Под ним проходит людей толпа, но не соприкасаются даже их рукава. С каждой стороны стоит столб высоченный, а на нем фонарь яркости необыкновенной, загораясь, он ночи тьму разгоняет и в день ее превращает. Эти столбы, словно горы с горящими на их вершинах огнями, подобными тем, что в память о Сахре, брате ал-Хансы{326}, по ночам в пустыне зажигали. Как сказала о нем ал-Ханса в ее риса{327}:
Но это не столбы Сахра, а столбы света, между ними, на вершине купола, стоит скульптура молодой девушки, стройной, с полной грудью и крепкими ногами, одетой в легкий утренний наряд, который она прижимает руками к груди, оберегая от порывов ветерка. При свете луны лицо ее кажется печальным, на него ложатся тени, оно мрачнеет, как лицо одной жены, ревнующей к другой. Если бы встал из своей могилы ан-Набига аз-Зубйани{328}, то нашел бы ее похожей на куклу, описанную им в стихах:
Изваявший ее скульптор создал чудо искусства, уникальный памятник, олицетворяющий «Францию»{329}, которая приветствует посетителей выставки. Сами же ворота сплошь покрыты пластинами хрусталя и сверкают в лучах света, как яркие цветы или павлиньи хвосты, как ожерелья из драгоценных камней, красных, синих и белых{330}, как грани алмаза, переливающиеся на солнце.
Пройдя сквозь ворота, мы очутились на просторной площади, напоминающей зеленую долину: высокие дворцы росли на ней, как пышные деревья в обширном саду — тут заблудился бы и караван верблюдов, сбились бы с пути и проводники. И это не удивительно, ведь этот город величиной может сравниться с целой страной, а выставка в центре его — с городом. Мы шагали по земле, усаженной цветами и кустами, уставленной скульптурами и памятниками, столь великолепными и выразительными, что, казалось, они вот-вот заговорят. Насладившись созерцанием этих красот и проникшись чувством восхищения, я обернулся к моим друзьям, желая узнать, каковы их чувства и впечатления. Паша внимательно смотрел вокруг, долго размышлял и вдруг тихо, словно сам с собой говоря, сказал: «Как же хорошо! Какого совершенства достигли они в созидании и в обновлении, всех обогнали благодаря упорству и стремлению к расширению и увеличению. Человеку хватило бы и гораздо меньшего из того, в чем они преуспели, и малой доли достигнутого ему было бы достаточно. Если бы сын Адама уверился, что могила — его предел, то не сооружал бы замки на песке. Он больше бы заботился о рытье могил, чем о строительстве дворцов, ведь в могиле ему лежать долго, а его пребывание на земле коротко. Если бы он знал, что эти золоченые плиты с высоких стен неизбежно переместятся на могилы, он, будучи заложником смерти, не занимался бы трудом бессмертных».