— Нет, — ответил он. — Не слишком. — Он не мог выкинуть из головы образ Марджаны, какой он оставил ее, без сознания, с подругой, бывшей ей сиделкой и охраной. Кажется, у него вошло в привычку покидать женщин так.
Быть может, Марджана проснется, как проснулась Джоанна, и сделает выбор заново: вернуться к Синану, стать его военачальницей, править среди ассасинов.
Он поднял взгляд на Хадижу.
— Есть ли у вас лошадь, которую я могу купить за свою долю в Доме?
— И что ты с ней сделаешь?
— Разве это имеет значение?
— Нет, — ответила она. И стала ждать.
— Поеду. — ответил он ей. — В Иерусалим, чтобы поступить на службу к королю.
— В Акру, чтобы настичь свою родственницу?
Он открыл рот; закрыл.
— Ты можешь поступать, как велит тебе сердце. Я прошу тебя всего лишь дать своему сознанию несколько мгновений на то, чтобы рассудить. Чтьо ты принесешь ей, кроме боли? Для нее достаточно горько и то, что ей пришлось выбрать то, что она выбрала, с такой ношей, которую она несет. Разве нужно ей терпеть то горе, что принесет твое появление?
Он стиснул зубы.
— Я не могу предать ее. Или заставить ее предать ее саму.
— Нет?
Джоанна была никудышной лгуньей. Айдан знал это так же хорошо, как и Хадижа. Он разжал пальцы один за другим.
— Но если она не сможет сладить со своим мужем… если я понадоблюсь ей…
— Если ты понадобишься ей, ты, несомненно, будешь знать.
Он даже не знал, что она уехала. Он запустил пальцы в волосы и с силой потянул их. Как могла она уехать? Как осмелилась.
Боль привела его в чувство. Он подумал, сможет ли он снова стать действительно или просто диким существом. Что-то в нем изменилось. Быть может, выросло. Смешалось с огнем.
Было бы легко удариться в безумие. Отдаться своей боли. Убить кого-нибудь.
Слишком легко. И весьма неблагоразумно.
— Я не поеду в Акру, — сказал он. — Даю слово.
Но если она в Иерусалиме…
Хадижа милосердно не высказала этого. Могло ли статься, что она была не всеведущей? Она только склонила голову, принимая его обещание.
Он уезжал утром. Было бы нечестно по отношению к лошади ехать всю ночь, как ему того хотелось. Он был удивлен, обнаружив, что смог уснуть, а проснулся голодным. Для него была приготовлена еда; его одежды были починены и даже сделаны новые взамен тех, что были безнадежно изодраны.
Когда он наконец вышел во двор, караван ждал. Верховые животные; мулы и верблюды; кучка родственников которые, как они сказали, были посланы в Иерусалим по делам Дома.
И охрана. Безымянные в простых доспехах, словно наемные солдаты; лица случайно или намеренно склонены, взгляды устремлены на что угодно, только не на того, кого им предстояло охранять. Айдан не знал, что поднялось в его душе — радость, гнев или просто полнейшее изумление.
— Но они были убиты! — выдохнул он.
— Вряд ли, — сказал позади него Карим.
Айдан не обернулся. Он знал, что глаза у него дикие.
— Она сделала это. Она? И не сказала мне. Черт ее побери. Черт ее забери в ее собственный ад!
— Воистину, — сухо промолвил Карим. — Ты думал, что сможешь освободиться от них?
— Они должны были быть свободны от меня. Я не господин для добрых мусульман.
Айдан едва нашел время противостоять обрушившемуся на него приливу — закованные в доспехи тела и правый гнев.
— Не господин для нас, да? Бросить нас, да? Свобода, ты называешь это? За кого ты нас принимаешь?
— За идиотов, — ответил им Айдан без всякой мягкости. Он качался, как камень в урагане, но удерживался на ногах.
Они все были здесь, все до единого, и были буйны и дерзки, нарушив и достоинство, и дисциплину, чтобы обрушиться на него, они сейчас вспомнили и о том, и о другом, и почтительно простерлись перед ним. Тимур заговорил без разрешения, и Арслан звучно пнул его за это, но он говорил за них всех:
— Мы принадлежим тебе. Мы не хотим принадлежать никому другому.
— Даже себе самим?
Они вскинули головы.
— Но, — произнес Конрад своим сладким, звучным голосом певца, — мы должны принадлежать кому-либо.
— Вы можете принадлежать… — Айдан осекся. Они никогда не поймут. Карим прикрывал рот рукой, но глаза выдавали его. Он смеялся.
Айдан повернулся к нему.
— Ты наследуешь их. Ты заботился о них.
— Не я, — возразил Карим. — Я только заботился о них до твоего возвращения, как подсказывала мне совесть. — И Айдан видел, что Карим был более, чем счастлив избавиться и от них, и от совести.
— Она сказала нам, — произнес Тимур. — Когда отослала нас прочь. Ты не захочешь принять нас, и мы не должны навязываться тебе. Она ожидала, что мы послушаемся ее. Кем она себя считает?