Марджана принесла с собой подарок: какой-то очень странный плод, снаружи покрытый коричневыми волосками, а внутри зеленый, блестящий и кисло-сладкий. Он был принесен из страны, еще более странной, чем он сам, и более далекой, нежели могла представить себе Сайида.
— Это так же далеко, как звезды? — спросила она.
— Не настолько далеко, — ответила Марджана, — и не так далеко, как мне порой приходилось путешествовать. Существуют миры внутри этого мира, далеко за морями. И люди… Она покачала Хасана на колене, глаза ее загорелись от воспоминаний. — Люди цвета земли, поклоняющиеся солнцу. Чернокожие люди, обитающие в пустыне, где погиб бы самый выносливый бедуин. Они живут там нагими, облаченные лишь в свою гордость, и весь мир для них составляет тень, в которой можно поспать днем. Они не испугались меня. Они встретили меня с почтением, как духа воздуха.
Сайида проглотила последний кусочек плода. Она резала его ножом Марджаны, новым и прекрасный лезвием. Потом она повертела его в пальцах:
— Еще один нож, сработанный отцом?
— Маймуном.
Сайида подняла брови:
— Я надеюсь, что это было сделано не ради меня.
— Его изделия хороши, — ответила Марджана, — что бы он обо мне ни думал.
— Ему неизвестна правда.
— Ты не веришь ему?
— Отец не счел необходимым говорить ему. Как же могу я?
— Твой отец не счел необходимым говорить и тебе.
— Ему это было не нужно, — промолвила Сайида. — Он все еще полагает, что лучше бы мне этого не знать никогда. Но он был достаточно мудр, позволив Маймуну пребывать в покое неведения. Уж слишком Маймун настойчив, пытаясь защитить меня от всех невзгод в этом мире.
— Даже от деторождения?
Их глаза встретились, во взглядах обеих было понимание. Сайида вздохнула, пожав плечами:
— Он дал мне Хасана, не так ли? И это великое сокровище. Даже когда у него режутся зубки.
Марджана посмотрела на ребенка, дремлющего у нее на руках.
— Этим утром я убила христианина, — сказала она.
Сайида застыла. Она не думала ни о Хасане, ни даже о Маймуне. Ее взгляд был устремлен на Марджану.
— Это было так просто, — произнесла Марджана. — Один удар, прямо в сердце. Его жена даже не проснулась. Это был добрый клинок, выкованный твоим отцом.
— Я надеюсь, ты скажешь это ему.
Марджана снова стала укачивать Хасана. Она выглядела скорее юной девушкой, нежели женщиной. Но затем она подняла голову, и лицо ее не было человеческим.
Сайида вздрогнула. Временами было трудно помнить, кем была Марджана. Не женщиной. Даже не человеком. Она очень хорошо изображала человека; но порою эта маска внезапно слетала, уничтоженная одним словом, жестом или вспышкой света в этих огромных кошачьих глазах. «Ифрита, — произнесла Сайида почти вслух. — Дух огня.»
За движениями Марджаны трудно было уследить, она двигалась быстрее, нежели любой смертный. Она очень осторожно положила Хасана на руки его матери, и застыла так неподвижно, как не смог бы никто из людей. Она села на пятки, словно служанка, но она не более чем играла роль прислуги. Так же, как играла роль женщины.
— В убийство я не играю, — сказала она.
Сайида не выдержала:
— Я не хочу, чтобы ты это делала! — Она тут же прикусила язык.
— Знаешь, — произнесла Марджана, — я никому больше не могу сказать то, что говорю тебе. Никому за всю свою жизнь. Никто больше и не знает, что я такое на самом деле. Почему это, как ты думаешь? Может быть, я впадаю в старческое слабоумие?
— Ты же не старая.
— Я не выгляжу старой. — Марджана уткнулась лицом в ладони, словно пытаясь найти приметы возраста, следы лет, не коснувшихся ее. Сайида не знала, сколько Марджане лет. Но эту заказчицу отец Сайиды получил в наследство, так же, как свое древнее и славное имя, как ремесло, прославившее это имя, как дом, где он родился. Ее клинки всегда выходили из одной кузни. Ее имя и обличье менялись с каждым появлением, но кузнецы всегда знали правду о ней. Сайида была уверена, что никто из них ни минуты не думал о ней, как о женщине. Она была демоном в женском облике, служанкой Ангела Смерти, Рабыней Аламута.
— Теперь — Масиафа, — сказала Марджана. — Аламут уже не тот, каким был. — Она засмеялась тихим горьким смехом. — Когда мой мнимый повелитель объявил о воскресении Погибшего Имама — в лице своей недостойной и крайне неуравновешенной персоны — и провозгласил Золотой Век, я покинула его. В его новом мире не было места для Рабыни Аламута. Но ловкач Синан выкроил себе королевство в Сирии. Он мог найти хорошее применение бессмертной убийце, которую нельзя увидеть, которую нельзя поймать, на счету которой несметное количество душ, во имя Веры отправленных ею к Иблису. — Она отняла ладони от лица. — Странно. На них не видно крови. Может быть, именно поэтому ты позволяешь мне касаться твоего сына?