Но что памятники! Их было много, миллионы, и каждому памятника не поставишь. Вглядеться бы в их непреклонные лица, услышать живые голоса. Понять их муки и ярость…
Те, с подводной лодки, — разве они не любили жизнь? Быть может, они могли бы спастись, отлежавшись на дне, или по крайней мере оттянуть смерть, — ведь каждая минута жизни так драгоценна… А они всплыли и бросились в неравный бой, чтобы успеть перед смертью нанести врагу еще удар.
Вряд ли, умирая, они думали о нас. Но всей своей борьбой, и яростью, и ненавистью к фашизму они прокладывали дорогу в будущее — вот в этот ясный, безоблачный день. Разведчики будущего… А разведчикам так уж положено — идти впереди.
«Это идут коммунары…»
Запомни, сказал Новиков самому себе. Запомни это широкое небо и сосны над головой, этот теплый от солнца песок, и море у скал. Запомни безмятежное лето на Аландах…
Он посмотрел на Витьку. Тот плыл к берегу на спине. Новиков пошел было в воду, но тут раздалось трезвучие видеофонного вызова. Марта, наверно, вызывает. Он подошел к разбросанной на песке одежде и вытащил из кармана рубашки белую коробочку видеофона.
На экране возникло сухощавое лицо Бурова.
— Все загораешь? — Буров язвительно ухмыльнулся.
— Загораю, — сказал Новиков. — А ты как? Разгромил «домоседов»?
— Какое там! Еле уцелел. Уж очень агрессивные старички, ничем не пробьешь.
— Илья, тут подняли подводную лодку… — Новиков принялся было рассказывать, но Буров не дослушал.
— Это здорово, — сказал он без особого интереса. — Думали мы с Инной провести еще денечка три на вашем благословенном острове, но не выйдет. Кроули обнаружил в Патагонии какой-то новый зловредный микроб и приглашает Инну полюбоваться на него. Сегодня мы улетаем в пампасы.
— Так тебе и надо, — сказал Новиков. — Раньше ты всюду таскал Инну за собой, пусть теперь она тебя потаскает.
— А мне все равно. Все равно, где думать — в пампасах или в льяносах, — засмеялся Буров.
— Ну, счастливого полета. Мы тоже скоро улетим… Может, завтра, — добавил Новиков неожиданно для самого себя.
— Почему вдруг заторопился?
— Многое надо сделать перед отлетом.
— Куда еще собираешься лететь?
— Куда, куда… В Пятую межзвездную.
Буров с экрана всмотрелся в Новикова.
— Решил все-таки?
— Да.
— Алешка… Ну, мы еще поговорим, я к тебе прилечу. Ладно! Все правильно.
Все правильно, подумал Новиков, запихивая видеофон в карман. Нельзя, понимаете, товарищи, просто нельзя, чтобы было неправильно. Вы же превосходно знаете, что в Космос ходит около одной сотой процента населения планеты и большинство космонавтов работает в пределах Системы, и следовательно…
Он вздрогнул от холодных брызг, упавших ему на спину, и живо обернулся. Витька, ухмыляясь, стоял позади, готовый к игре, и Новиков не обманул его ожиданий. Он погнался за Витькой, и тот, хохоча на все Аландские острова, пустился наутек. Минут десять они прыгали по скалам и кружили вокруг сосен. Потом улеглись на пляже, локоть к локтю.
— Скучно тебе без заостровцевских девочек? — спросил Новиков.
— Надо же и отдохнуть наконец, — совершенно по-взрослому ответил Витька. — Пап, что такое догматизм?
— Догматизм? — Новиков стал объяснять.
— Понятно, — сказал Витька, выслушав. — А кефалометрия?
С большим или меньшим трудом Новиков одолел с десяток вопросов. Но на ипотечном кредите он сдался.
— Не знаю, — сказал он сердито. — И знать не хочу. Где ты выкапываешь такие словечки?
Витька предложил сыграть в шахматы в уме. На одиннадцатом ходу они жестоко заспорили: Новиков не мог понять, как Витькин конь очутился на с5, а Витька утверждал, что конь стоит там с шестого хода, и считал себя вправе взять отцовского ферзя на с17.
— Ладно, сдаюсь, — проворчал Новиков. — За тобой, как я погляжу, нужен глаз да глаз.
— За мной не нужен глаз да глаз, — твердо сказал Витька. — Просто нужно лучше запоминать… Пап, где ты высадишься — на Бюре или на Симиле?
Новиков повернул голову и встретил Витькин взгляд — прямой, доверчивый. Он вдруг испытал радостное ощущение душевного контакта, который почему-то был утрачен, а вот теперь возник снова.
— Ты слышал наш разговор с Буровым?