Сашка встал из-за стола, чуть отодвинув стул в сторону, и, пожелав деду спокойной ночи, послушно отправился в свою комнату, отсыпаться перед дальней дорогой.
Александр Иванович проводил внука заботливым взглядом. Как он был похож на свою мать! Веселый характер, отзывчивость и упорство в деле, ну и, конечно же, внешность. Ах, это была ее чистая копия! Тот же взгляд, такой же, чуть задранный кончик носа, четко очерченные уголки губ и пушистые ресницы - все ее. Жаль, но она так и не увидела свое дитя; не почувствовала трепетную радость его прикосновения, не услышала ни лепетание малыша ни его первое слово - как бы она была счастлива, но увы!.. Морщинистое лицо старика разгладилось, спала прежняя суровость, а в глазах алмазным блеском заблестели маленькие капельки влаги. Александр Иванович в спешке задул свечу, словно боясь, что его увидят в эти минуты давних воспоминаний, и, не утруждая себя напрасными заботами, плюхнулся на стоящий здесь же изношенный, в латках диван.
Наутро, еще в сумерках, когда только первые петухи готовились зайтись протяжным криком, старая кляча по имени Алаида, тяжело перебирая копытами, потянула вперед набитый нехитрым скарбом фургон. Александр Иванович весь предыдущий день усердно, в поте лица, набивал ветхий салон старой телеги - переделанный его золотыми руками в неказистый, но вполне удобный фургон - всевозможными вещами, продуктами, и маленькими бочонками годовалого вина. В ход шло все, что можно было обменять или продать на самом крупном базаре Республики: столовые приборы, вырезанные из дерева игрушки и кораблики, вяленая рыба, посуда, набитые гусиным пером подушки и многое-многое, размещенное в тесном пространстве фургона с удивительной тщательностью и умением. Каждая вещь знала свое место, и внушительные конструкции строились по следующему порядку. На дощатом полу становилась бочка или сбитый из досок ящик, на него улаживались тюки средних размеров, на них меньше, и на самой высоте, подпирая брезентовую крышу, торчали небольшие вязанки сухих, целебных трав. Все соединялось воедино крепкими, льняными веревками и в таком виде путешествовало до самого рынка.
Сашка расположился с краю, у самой возницы. Перебирая пальцами, он все еще пытался застегнуть непослушную рубашку, торчавшую из маленьких сереньких штанишек с оттопыренными карманами, набитыми сорванными на ходу дикими яблоками. Спереди, на сухой, чуть покосившейся лавке, сидел, стянув вожжи в руках, Александр Иванович. Блеклая синяя майка и старые джинсы почти скрывали его смуглое, загорелое от яркого солнца тело, и лишь осунувшееся худое лицо слегка выглядывало из-под надвинутого на самые брови козырька камуфлированного кепи. Рядом с ним, по другую сторону лавки сидел старый Цыган, которого дед приобщил к своему делу. Оба были хмуры, будто бы дулись друг на друга, и всю дорогу, пока фургон тянулся меж кривых, обросших мусором улиц, молчали. Когда по сторонам замелькали живописные поля засаженные рожью и льном, Александр Иванович наконец заговорил.
- Надо думать, - бросил он, не оборачиваясь, - что ты не выспался. Ложись, подремай немного. Еще весь день будем колесить.
- Не хочу, - отозвался Сашка.
- Как знаешь, - выдохнул Александр Иванович и легонько, словно боясь добить влачившую фургон клячу, хлестанул ее по тощему хребту.
- Деда! - встрепенулся Сашка.
- Что?
- Ты обещал рассказать о Великом переломе, помнишь?
- Да, - вяло согласился Александр Иванович и как-то между прочим заметил: - Нынешние дети слишком рано задают взрослые вопросы.
Затем, тяжело вздохнув, добавил:
- Ну а о чем тебе хотелось бы узнать?
- Обо всем! - бескомпромиссно ответил мальчуган.
Александр Иванович ухмыльнулся - то ли от детской непосредственности, то ли от багровых лучей восходящего солнца, окрасившего горизонт в кроваво-красный цвет - и, покачав головой, принялся с усердием рассказывать: