Глаза Григория Семеновича просияли нежностью.
– В попутчики набиваешься? – вкрадчиво осведомился он. – Ах ты, с-сукин кот, подкулачник… Думаешь, не знаем, в чьей ты избе обитал до семнадцатого года?.. Ну ничего – дай срок, покончим с троцкистами, а там и до вас, чертей леших, доберемся! Все ваше семя потустороннее под корень выведем… – Потом вроде как смягчился, смерил оком, спросил ворчливо: – Ну и что он там, этот твой новый жилец?.. Так целыми днями и молчит?.. Может, хоть во сне бормочет?.. Ну там про Карла Радека, например?..
* * *
Внезапно домовой почувствовал опасность – и проснулся. Противоположный берег был еще позолочен закатом, а по этой стороне уже воровато крались от дерева к дереву сумерки лиловых денатуратных оттенков. Прямо перед Анчуткой глыбой мрака квадратилась приземистая фигура в черной рясе. Но что самое жуткое – вокруг фигуры, как солнечная корона в момент полного затмения, сияла косматая, нечеловечески мощная аура алого цвета…
– Кто таков? – прозвучало сверху.
– Анчутка… – прошептал домовой, понимая, что пропал. Уж лучше бы он на лешего нарвался…
Незнакомец помолчал, недоумевая. Действительно, встреча озадачивала: домовой – и вдруг на лоне природы…
– Дом, что ли, сгорел?..
– Нет… – безрадостно отвечал Анчутка. – Сам ушел…
Слова гулко отдавались над вечерней водой.
– А-а… – Незнакомец понимающе покивал. – Беженец… А чего сидишь? Собрался бежать – беги…
Анчутка всхлипнул:
– Плавать не умею…
Кажется, незнакомец усмехнулся.
– Вот и я тоже… – неожиданно признался он и, кряхтя, присел рядом. Изумленно скрипнул от внезапной тяжести старый корень. Алая аура накрыла Анчутку, обдав не то жаром, не то холодом. Домовичок обомлел, потом осторожно скосил робкий выпуклый глазик. В теплом прощальном полусвете, наплывающем с баклужинского берега, он теперь мог разглядеть своего соседа в подробностях.
Был этот человек сутул и грузен. Пегая борода – веником, волосы на затылке собраны в хвостик. Обширная выпуклая плешь, лицо – мрачное и в то же время брюзгливо-насмешливое. От рясы будоражаще веет ладаном и прочей наркотой. На правой стороне груди приколот деревянный орден, почему-то внушающий невольный трепет.
– А ты кто? – отважился Анчутка.
Незнакомец хмыкнул, покосился весело и грозно:
– Про Африкана – слышал?..
Анчутка только ойкнул и вжался спиной в трухлявую кору пня. Слышал ли он про Африкана? Да кто ж про него в Лыцке не слышал?.. Его именем бесов изгоняли, не говоря уже о прочей мелкой нечисти…
– Ну, не дрожи, не дрожи… – Огромная ладонь грубовато огладила вздыбленный загривочек Анчутки, и домовой наконец рискнул открыть глазенки. – Или это ты от холода так?..
– Ага!.. – соврал Анчутка.
– А вот мы сейчас костерок разведем, – утешил страшный собеседник и поднялся, хрустнув суставами. – А то и меня тоже что-то пробирать начинает… Ну-ка, посторонись…
Анчутка поспешно отскочил от пня шага на четыре. Африкан же насупился, воздел широкие ладони и невнятно пробормотал нечто такое, от чего домовой в страхе попятился еще дальше. Разобрать ему удалось всего несколько слов: «Из искры – пламя», – ну и, понятно: «Во имя отца и сына…»
Сухой пень громко треснул и полыхнул – да так яростно, будто солярой на него плеснули.
– Увидят!.. – ахнул Анчутка, испуганно тыча лапкой в сторону моста, наполовину утонувшего в сумерках.
– Да и пес с ними… – равнодушно отозвался Африкан, присаживаясь перед пламенем прямо на траву. – Они ж еще ничего не знают… Может, я сюда на рыбалку приехал… Так, значит, говоришь, Анчутка, выжили тебя из Лыцка?
Анчутка вконец оробел – и потупился. Спрашивал-то не кто-нибудь – спрашивал первый враг всей лыцкой нечисти. Не жаловаться же, в самом деле, Африкану на Африкана… Ой!.. А вдруг никакой он не Африкан?.. Мог ведь и нарочно соврать! У людей это запросто… Нет, все-таки Африкан!.. Вон аура какая… с протуберанцам… Аж обжигает…
– Выжили… – с судорожным вздохом признался домовой.
– Вот и меня выжили… – задумчиво молвил Африкан. Помолчал и подбросил в костер обломок гнилой хворостины. – Так что оба мы теперь, выходит, беженцы…
Бедная Анчуткина головенка пошла кругом… Да что же это творится на белом свете? Ну ладно, домовой, допустим, сошка мелкая… Но чтобы самого Африкана?.. Этак, пожалуй, скоро и сатану из пекла выживут…
Анчутка хотел со страхом взглянуть на внезапного товарища по несчастью, но со страхом – не получилось. Вместо этого домовой ощутил вдруг такой прилив доверия, что даже слегка задохнулся.
– А под мостом нарочно веревку натянули… – тут же наябедничал он от избытка чувств. – И елеем пропитали…
– Ну а как ты хотел?.. – покряхтывая от неловкости, ответил ему Африкан. – Борьба идет с вашей братией… Борьба…
– Да-а… – обиженно распустив губешки, протянул Анчутка. – Борьба! Ну вот и открыли бы границу, раз борьба. Мы все тогда разом и ушли бы… Или уж уничтожьте нас, что ли, совсем, чтоб не мучиться… – Последнюю фразу домовой скорее прорыдал, нежели произнес. Пригорюнился – и умолк.
Сумерки к тому времени успели перебраться и на территорию суверенной Республики Баклужино. Темнело быстро. Потрескивал, приплясывал костер. На мосту включили пару прожекторов и принялись шарить ими вверх и вниз по течению: не пытается ли кто пересечь государственную границу вплавь. Пламя на левом берегу, надо полагать, вызывало сильнейшие подозрения и у лыцких, и у баклужинских прожектористов. Обоих беженцев то и дело окатывало ушатами света.
– Наивный ты, Анчутка… – промолвил наконец Африкан после продолжительного молчания. – Бороться и уничтожать – далеко не то же самое. Я тебе больше скажу: у нас в политике – это вообще понятия прямо противоположные… – Подбросил в огонь еще одну гнилушку и, мудро прищурившись на пляшущее пламя, продолжал с ядовитой усмешкой: – Надо тебе, скажем, споить народ… Ну и объяви борьбу с алкоголизмом… Надо расшатать дисциплину – объяви борьбу за ее укрепление… А уничтожают, Анчутка, по-другому… Уничтожают так: бац – и нету!.. Никакого шума, никакой борьбы… Была нечистая сила – нет нечистой силы. Не веришь – поди посмотри, вон на стенке Указ висит: нетути… Отменена с сегодняшнего дня. Число и подпись…
Он опять закряхтел, нахохлился и, низко надвинув пегие брови, уставился в костер.
– Или, скажем, так… – сдавленно примолвил он как бы про себя. – Был чудотворец Африкан – нет чудотворца Африкана… М-да…
Анчутка слушал – и помаргивал. Из сказанного он мало что уразумел, поскольку в высокой политике не разбирался. Одно было ясно: плохо сейчас Африкану. Может быть, даже хуже, чем самому Анчутке.
Внезапно по костру – будто палкой ударили. Прогоревший почти уже насквозь пень ахнул и развалился, осыпав беженцев искрами и раскаленными добела угольками. Анчутка подскочил, отряхивая шерстку. Африкан медленно повернул голову и тяжко воззрился в исполосованный прожекторами сумрак.
– Ох, вы у меня там сейчас достреляетесь… – проворчал он, и до Анчутки дошло наконец, что кто-то из пограничников пальнул по их костру из снайперской винтовки.
– У них пули освященные… – торопливо предупредил он.
– Да знаю… – вздохнул Африкан. – Сам и освящал…
Согнулся, став еще сутулее, и зачем-то принялся медленно расшнуровывать высокие ботинки солдатского образца. Разулся, скрепил шнурки единым узлом и со вздохом поднялся на ноги. Повесил обувь на плечо, а потом вдруг склонился к Анчутке и, раскрыв как бы через силу глубокие усталые глаза, заглянул домовому в самую что ни на есть душу.
– Так что, дружок, дорога нам теперь с тобой – одна…
Эти произнесенные хрипловатым шепотом слова почему-то бросили Анчутку в дрожь. Веяло от них жутью… Африкан взял домового в большие ладони и, оступаясь, направился вниз, к воде. Да, но он же сам сказал, что тоже не умеет плавать!.. Значит, где-то лодку припрятал в камышах… Обрадоваться этой своей мысли Анчутка так и не успел, поскольку в следующий миг луч прожектора обмахнул берег, не обозначив нигде ни лодки, ни даже камышей…