Дед улыбнулся в усы, погладил бороду.
— Зачем спрашиваешь?.. В наших местах чабан исстари считается одним из самых уважаемых людей. Потому что люди здесь испокон веку держат скот, тем и живут. В былые времена, когда еще колхозов тут не было, сами платили чабану чем могли: кто лепешку даст, кто крынку молока, кто ветхую свою одежонку, а кто мог только «спасибо» сказать, да богу за него помолиться. Но в чей бы дом чабан не заглянул, везде он был желанным гостем… Однако в те времена немало и всяких бродяг-дервишей шлялось по степным дорогам, они по-хозяйски стучались в дверь любого дома. Как знак того, что они побывали на поклонении праху пророка в Мекке, они носили на голове белую чалму. И чтобы люди не приняли чабана за дервиша, стали чабаны повязывать голову алой чалмой. Идет, бывало, чабан по кишлаку — и сразу видно, что это чабан, а не кто другой. Открывают сельчане двери пошире, зазывают его в гости… Теперь, конечно, все иначе. Чабан нынче пасет колхозные отары. За труд ему трудодни записывают. И нет надобности ходить из дома в дом, чтобы утолить голод. Но древний обычай остался: когда подпасок овладеет всеми премудростями своей профессии и становится настоящим чабаном, ему повязывают алую чалму и дарят посох. И сделать это должен самый знатный чабан…
Из второй комнаты вышла Гульнара. Она подошла к деду и подала бумажный сверток. По ее сияющим глазам видно, что она слышала слова деда и рада, что Раджаб скоро получит алую чалму.
— Вот, дедушка, передашь ему. Здесь две книжки. Интересные. Ему понравятся.
— Что ж, передам! А по правде сказать, читать-то у него там нету времени…
— Он просил. Значит, найдет время.
Анвар перестал есть и, настороженно поблескивая черными глазенками, поглядывал то на деда, то на Гульнарку.
— Ну, что ты приуныл? Я скоро опять приеду, — сказал Саттар-ота, по-своему растолковав огорчение внука. — А тебе подарок привез, вот погляди-ка…
Дед вытер жирные руки о край дастархана и извлек из-за пазухи тюбетейку. Расправил ее и надел внуку на голову.
Анвар снял, полюбовался новым головным убором.
— Красивая, — сказал он. — Одну купил?..
— Купил-то две, — проговорил дед. — Но вот какое дело…
И Саттар-ота рассказал историю, приключившуюся с ним в пути.
Они несколько минут сидели молча. Мать присела на подстилку, налила им зеленого чаю. Крепкий чай всегда кажется очень вкусным после жирного плова.
— А я Энверу сказал, что ты нам обоим привезешь по тюбетейке, — задумчиво сказал Анвар.
— Поэтому говорят: не засучивай штанин, пока не увидишь воды, — усмехнулся Саттар-ота и, помолчав, добавил: — Ты уже большой, и я тебе здесь не советчик. Поступай, как совесть велит. А мне пора…
Анвар и Гульнара проводили Саттара-ота за околицу. У последнего дома, где жил джувазчи́ — маслобойщик, он распрощался с внуками и энергично зашагал в сторону гор.
— Дедушка-а! Передай Раджабу привет от меня! — весело крикнула ему вслед Гульнара.
Анвар повернулся на пятке и во весь дух помчался в кишлак. Пересек яблоневый сад и, перемахнув через обвалившийся дувал, выскочил на улочку, где жил Энвер.
Спустились серые сумерки. Темнее они не будут. Темнота в эту пору лета вовсе и не наступает. Не успело солнце погаснуть за краем земли, из-за гор уже появилась блеклая луна, похожая на раскатанное для лапши тесто. Деревья притихли, ни один листик не шелохнется.
Из двора, где жил Энвер, донесся вкусный запах пережариваемого кунжутного масла. За дувалом взметнулись узкие языки пламени, осветили на мгновенье стены домов по другую сторону улицы, сонные деревья: это, видать, подбросили в печь сноп гузапи́ — сухих стеблей хлопчатника.
Калитка оказалась отпертой. Бабушка Энвера пекла в тандыре лепешки.
— Здравствуй, Анвар-джан, — приветливо сказала она, когда Анвар поздоровался. — Вовремя пришел, сейчас тебя горячими лепешками угощу.
— Спасибо, мы уже ужинали, — сказал Анвар.
— А я припозднилась… Мама Энвера уехала в районо на совещание, а я кручусь целый день одна, — сказала старушка, помешивая в тандыре кочергой.
— Энвер дома?
— Дома. Никак не могу его выпроводить погулять. До обеда огород поливал. А с полудня из дома не выходил. Сперва книжку читал, а сейчас сидит просто так, не разговаривает, словно обидели его. Только что я засветила в комнате лампу, а то бы сидел в темноте. Спрашиваю: «Может, заболел?» — «Нет», — отвечает. «Тогда скажи, говорю, чего не хватает тебе». Насупился, молчит… Пойди к нему. Может, с тобой у него язык развяжется…
Энвер сидел на подстилке, обхватив колени и прислонясь к подушке, набитой соломой. Голова его была чуть откинута назад, а сосредоточенный взгляд устремлен в открытое окно, где за темными купами деревьев синело небо, утыканное голубоватыми звездами. Он даже не заметил, что в комнату вошли.