Как-то в начале зимы почтальон принес Борон-бобо большой конверт с жирно отпечатанным обратным адресом и тремя сургучными печатями. Растерялся старик, руки задрожали. Вертел конверт и так и сяк. Наконец вскрыл. А в письме-то ничего страшного и не оказалось. Наоборот, очень даже приятное было письмо. В нем сообщалось старому бахчеводу о том, что слава о нем, о его уменье выращивать самые крупные, сладкие и душистые дыни, арбузы разошлась по всей республике. Достигла она и почтенного учебного заведения, в котором видные профессора, академики молодежь на агрономов учат. И проректор этого института просил Борона-бобо приехать в Ташкент месяца на три-четыре и поведать студентам о тонкостях своего ремесла, рассказать, как он достиг успеха в своем деле, если, конечно, он из этого не делает секрета…
Принялась было Анорхон-буви отговаривать своего старика от поездки. «Там такие умные люди, семи пядей во лбу! Небось и книги сами пишут, куда тебе до них», — говорила она. А муж сказал: «Коль такие люди зовут, значит, им своей головы мало, еще и моя нужна. Голова хорошо, а две лучше. Если не поеду, люди подумают, будто я хочу скрыть от них, как выращиваю бахчевые. А зачем мне этот «секрет» с собой в могилу уносить? Для меня огромная радость передать его другим. Поеду, расскажу молодежи. Умру, а меня помнить будут… Как Саттар-мираба помнят». И Анорхон-буви уступила. Через несколько дней проводила она мужа в путь-дорогу. На станции призналась, чем обеспокоена: «Теперь ты станешь большим учителем, тебя профессором величать станут, а я читать-то не умею… не забыл бы ты меня…» Борон-бобо засмеялся. «Когда вернусь, тебя сельчане «профессоршей» называть станут», — отшутился он и, ласково погладив жену по голове, вошел в вагон.
Вспомнила все это Анорхон-буви, улыбнулась.
Вдруг ей показалось, что ее кто-то окликнул. Прислушалась, отложив письмо в сторону. Потом, опершись руками о колени, поднялась. Подошла к’ окну. Поправила скошенную ветром картонку, вставленную вместо стекла. Солнце уже упало за крышу, и маленький, словно чулан, дворик, заваленный снегом, который, как свалявшийся войлок, лежал поверх дувала, был еще залит теплым оранжевым светом заката. По ту сторону дувала Анорхон-буви увидела всадника. Вернее, она увидела его голову и плечи да черные треугольнички ушей лошади. И Анорхон-буви сразу же признала почтальона. Лошадь, цокая копытами по талому снегу, остановилась у калитки. Почтальон нагнулся и постучал о косяк черенком камчи.
— О-о-о, тетушка Анорхон! Вы дома? — послышался снова его голос.
Анорхон-буви торопливо набросила на голову плюшевое пальто, вышла во двор. Шаркая остроносыми галошами по нерасчищенной дорожке, приблизилась к калитке и отбросила щеколду:
— Здравствуй, сынок. Давно ты не подъезжал к моему дому…
— Как давно? На той неделе привозил письмо!..
— А мне кажется, будто год прошел…
Почтальон засмеялся.
— Сегодня, тетушка, вам сразу письмо и денежный перевод! — Он стал копаться в клеенчатой сумке, притороченной к седлу. — Вот он! На двадцать пять рублей!..
— Спасибо. Пусть и к тебе в дом каждый день приходит радость, сынок.
— О получении денег распишитесь на этой квитанции. — Почтальон положил маленький бумажный прямоугольник поверх сумки и подал старушке ручку.
Анорхон-буви долго выводила на квитанции крупные печатные буквы. Наконец перевела дыхание и возвратила владельцу ручку.
— Баракалла! Молодец, тетушка! Без ошибок написала свое имя! — похвалил почтальон. — Кто научил?
— Научилась, сынок, с помощью добрых людей… А как же? Муж мой теперь профессор, а я разве хуже?..
— Счастливо оставаться, — засмеялся почтальон, поддал в бока лошади каблуками и заторопил ее к следующему дому.
Анорхон-буви вернулась в комнату. Повязала на голову теплый платок, что Борон-бобо прислал месяц назад из Ташкента. Надела пальто. Затем достала из сундука лепешку, несколько горстей кишмиша, смешанного с дольками колотого грецкого ореха. Завернула гостинцы в дастархан и, взяв сверток под мышку, вышла из дому.