Мать позвала Анвара обедать. Когда он вымыл руки, она подала ему чистое полотенце и ласково сказала:
— Молодец, сынок, с каждым днем ты взрослеешь, становишься хозяином в доме.
Она и себе налила шурпы и села напротив. Помешивая в касе деревянной ложкой, сказала:
— Ты слыхал, что Шариф натворил вчера?
Анвар чуть не поперхнулся, отложил ложку.
— Всех одурачил, — продолжала мать. — Люди поверили, что комиссия едет — улицы подмели, дома побелили. Удобрение, которое месяц бы возили на поле, за один день вывезли. Намучились, не знаю как. А оказалось, все — обман. Ну и попало же сегодня от отца Шарифу вашему. «Как ты посмел такое отчебучить?» — спрашивает у него отец. А он: «Захотелось по радио выступить. Радист мне никак не разрешал, все сам да сам. А тут остался один, не выдержал…» Ишь, диктор нашелся!..
Мать поела и ушла на работу. В маленькой кастрюле понесла обед Гульнаре. Гульнара уже второй день не уходит с фермы — дежурит около своей любимицы Пеструшки, которая вот-вот должна отелиться.
Анвар сел делать уроки.
Во дворе скрипнула калитка. Послышались неторопливые шаркающие шаги. В дверь постучали, и в комнату вошла Анорхон-буви.
— Проходите, бабушка, — пригласил Анвар радушно. — Мамы дома нет, но она скоро придет.
— Я Гульнару повидать хотела, — сказала Анорхон-буви, снимая с головы платок. — Хотела попросить, чтобы она письмецо черкнула моему старику…
— Давайте я напишу, бабушка, — предложил Анвар. — Пока чай закипит, я напишу…
Анвар выбежал в летнюю кухню, развел в очаге огонь, поставил чайдуш[9] и вернулся. Старушка сидела за сандалом и, полузакрыв глаза, еле заметно шевелила губами. Видно, сочиняла письмо. Анвар, стараясь не шуметь, осторожно сел напротив нее и, положив на столик лист бумаги, взял ручку. Старушка ласково улыбнулась, будто представила себе того, кому адресовала письмо.
— «Здравствуй, мой дорогой Борон…» — произнесла она тихо.
Анвар заскрипел пером.
— «Обо мне не беспокойся. Береги себя. Я живу хорошо. Вчера бригадир Бозор-ака, спасибо ему, привез мне целую машину саксаула. Горит, как уголь. Виновата я перед ним, ругала понапрасну. Все дрова сам перетаскал с машины и сложил. Упарился, бедняга… Теперь у меня в комнате тепло…»
Голос тетушки Анорхон звучит тихо, таинственно — будто теплый ветер шуршит по крыше. Теплый и ласковый, потому что в кишлак пожаловала весна. Сегодня Анвар сам видел, как она своим теплым дыханием отогревает землю. С берега арыка, где сошел, снег, поднимался пар. И прямо на глазах из-под земли пробивались тоненькие стрелки травы. Это по полям, будто в зеленых кавушах, бесшумно ступала весна.
РОСА НА РОЗАХ
Еще неделя не минула, как вернулся домой Борон-бобо, а уже хлопот полон рот. Весна. Солнце щедро дарит тепло земле — торопит дехкан. На полях хлопок сеют, с раннего утра до позднего вечера не смолкает рокот тракторов. Соседи на своих огородах уже посадили и помидоры, и огурцы, а Борон-бобо только собирается. Вскопанная им земля ждет семян и саженцев. Хотел сегодня встать чуть свет, а жена все же опередила, встала, за цветами весь день ухаживает.
Вечером к старикам зашли соседи. К ним каждый день приходят гости — поздравляют Борона-бобо с возвращением. Сидели́, взобравшись на сури, в виноградной беседке и пили чай — душистый кокчай. Хозяин рассказывал о Ташкенте, о том, какие авторитетные люди относились к нему там с почтением. А студенты так и называли его: «муалим» — «учитель». Вдруг к старику тихо, на цыпочках, подобралась пришедшая из сада Анорхон-буви и что-то тревожно зашептала на ухо.
— Хм… — недовольно хмыкнул Борон-бобо. — Что ж, придется пойти… — И, слезая с сури, развел руками перед гостями: дескать, ничего не поделаешь, хлопотам конца не бывает.
Старуха многозначительно закивала головой и присела рядом с соседкой, чтобы объяснить, в чем дело.
Старик потихоньку пробрался в сад. Сонные деревья облиты голубоватым лунным светом. Ветерка-то вовсе нет, а в углу сада, в самой гуще, там, где потемнее, подозрительно шелестит и вздрагивает гранатовый кустарник. Хотя нет, гранаты еще даже не зацвели. Ишаку и тому сведет челюсти, если он вкусит хоть листочек. То беспокойно шелестят потревоженные кем-то розы. Прячась в тени, старик осторожно, стараясь, чтобы не хрустнул под ногой сучок, стал подкрадываться, хоронясь за деревянной изгородью. И заранее предвкушал, как сейчас отдерет чьи-то несчастные уши… В просвете между кустами промелькнула чья-то тень. Старик притаился.