Маттео погиб. Ромул и Волчица отравили его, чтобы он ничего не рассказал, а следующим они убьют Лоренцо. Я не могу собрать ни волю, ни разум, чтобы как-то помешать им. К кому мне обратиться за помощью? Кому довериться?
Когда наступила ночь, Франческа помогла мне раздеться и облачиться в ночную рубашку. Она предложила мне еще горького вина, но я отказалась и улеглась на свою узкую койку. Бона пришла и, прежде чем лечь в постель, стала молиться. Я лежала, прислушиваясь к ее шепоту и трясясь от безмолвной ярости. Мне хотелось ударить госпожу, вырвать четки из ее пальцев, прокричать, что все это время она учила меня лжи. Бог никогда не был ни любовью, ни справедливостью. Я ненавижу Его.
Но я сдержалась, с тоской дожидаясь, пока заснет Бона и захрапит Франческа В свете камина я встала, отыскала свою шаль и туфли и выскользнула на лоджию.
Я сошла по лестнице, выскочила в открытую галерею и задохнулась от морозного воздуха. Я с трудом находила дорогу в темноте, несколько раз поскальзывалась на льду. Когда добралась до комнаты Маттео, меня всю трясло. Здесь было холодно, темно и сыро, дрова давно прогорели, а дымоход не закрыли, но я не стала разводить огонь. Мне было все равно, простужусь я или замерзну. Я с радостью приняла бы смерть.
Я сама не знала, зачем пришла в комнату мужа. Наверное, хотела выплакаться, но ведь меня услышат даже с закрытыми ставнями. Я вошла, задвинула за собой засов и заметила на ковре перо Маттео.
Видимо, оно запуталось в простынях и упало, когда я сняла их, чтобы обмыть тело. Я встала на колени перед этим пером, и горе хлынуло из меня потоком. Рыдания сотрясали тело так, что я рухнула на ковер, прижимая перо к груди.
Я рыдала примерно полчаса. Когда я пришла в себя, из глаз, рта и носа текло, а несчастное перо сломалось. Хватая ртом воздух, я с трудом села и почувствовала, как в грудинную кость впивается что-то маленькое, металлическое.
Ключ Маттео.
«На случай крайней необходимости».
Я утерла рукавом глаза и нос, потом посмотрела на письменный стол Маттео и тайную панель рядом с ним, спрятанную в темной обшивке. Ослабевшая и дрожащая от слез, я на четвереньках доползла до стола, села на стул и зажгла лампу. Масла в ней осталось мало, и пламя получилось слабым. Я придвинулась к стене, провела по ней пальцами, отыскивая крошечную скважину, затем вытянула из-под рубахи кожаный ремешок и сунула маленький ключ в замок.
Дверца тайника откинулась с легким щелчком. Из кладки под обшивкой был вынут один кирпич, и в углублении лежала толстая стопка бумаг размером с лист манускрипта. Я осторожно вынула все, перенесла на письменный стол мужа и придвинула лампу.
На самом верху лежал маленький мешочек из черного шелка, перевязанный алой лентой, а под ним письмо на новой бумаге, сложенное втрое, запечатанное воском и адресованное «моему светочу». Развязывая черный мешочек, я приготовилась к новому эмоциональному потрясению. Я думала, там будет какая-нибудь драгоценность, подарок на память о нем, но внутри оказался только крупный серо-коричневый порошок.
Я вернулась к письму, надеясь наконец-то узнать, почему муж отвергал мои любовные притязания.
Я никак не ожидала, что испугаюсь увиденного.
Это оказалось вовсе не сердечное прощальное письмо, а схема, выполненная рукой Маттео, круг с обозначенными сторонами света, но располагались они странно. Наверху вместо севера оказался восток, а запад — под кругом. На каждой стороне света была изображена пятиконечная звезда, и стрелками старательно указано, с какого угла ее начали рисовать. Под всеми звездами стояло по слову на древнееврейском, как я решила, языке. Ниже пояснялось, как оно звучит на итальянском, но перевод не приводился.
Под этой схемой был нарисован второй круг, тоже с указанием сторон света, но на этот раз места звезд занимали гексаграммы и другой список варварских слов.
Магия, та самая, которую он творил ночью, когда я делала вид, что сплю в супружеской постели. Мне вспомнились обрывки разговора в ту ночь, когда я призналась ему, что вижу знаки в облаках, небе и звездах.
«Бона сказала бы, что это от дьявола», — заявила тогда я, а он ответил: «Она тоже может ошибаться».
Под обоими кругами были даны пояснения на миланском диалекте с описанием обрядов, которые требовались для каждого из кругов. Я никак не могла собрать воедино разбегающиеся мысли, чтобы вникнуть в суть, а когда отложила схемы Маттео и взялась за следующий лист из стопки, волосы зашевелились у меня на голове.
Это был пожелтевший пергамент, зазубренный по краям, много раз складывавшийся и угрожающий рассыпаться прямо в руках. Я, затаив дыхание, развернула его на столе. Чернила были ржаво-коричневые, выцветшие, почерк старомодный, незнакомый. Бона не позволяла мне учить греческий, но сейчас я сразу же узнала его и поняла почти все из латинского перевода, сделанного под текстом другой рукой.