Я прижала ладони к горящим щекам. Нет, это было просто невыносимо! Но они даже не замечали, как неприятно мне слушать подобные речи.
— Довольно, — прервал моего мужа Джаспер. — Королева — великая женщина, и я боюсь за нее и маленького принца. А ты лучше сам поскорее заведи наследника и не повторяй мерзких сплетен о ней в моем присутствии. Между прочим, самоуверенность Йорка с его выводком из четырех сыновей растет с каждым днем. Надо бы умерить их спесь, доказать, что и у нас есть свой, настоящий ланкастерский наследник трона. У Стаффордов и Холландов наследники уже имеются, но где же наш, из семейства Тюдоров-Бофоров?
Коротко хохотнув, Эдмунд налил себе еще вина и воскликнул:
— Так я же стараюсь! Ей-богу, стараюсь каждую ночь! Не беспокойся, положись на меня. Я свое дело знаю. И помню о долге перед семьей. Она, правда, и сама-то еще ребенок, так что это дело ей совсем не по вкусу, но я честно исполняю все, как полагается.
И Джаспер вдруг впервые бросил на меня заинтересованный взгляд, словно ему захотелось выяснить, каково мое отношение к столь бесстыдному и бесцветному описанию супружеской жизни. До боли стиснув зубы, я смело посмотрела ему прямо в глаза: ни за что на свете я не позволила бы ему жалеть себя! Свой брак я воспринимала как жертвоприношение, как тяжкое испытание. Пусть моя жизнь с Эдмундом Тюдором в этом грязном, точно крестьянский хлев, замке, затерянном в горах проклятого Уэльса, станет моим мученичеством! Это мученичество я принимала добровольно, поскольку была уверена, что когда-нибудь Господь непременно меня наградит.
Эдмунд, собственно, поведал брату сущую правду: наша супружеская жизнь была ужасна. Каждую ночь супруг приходил ко мне в спальню, чуть пошатываясь от чрезмерного количества выпитого вина, которое за обедом вливал себе в глотку бокал за бокалом, точно горький пьяница. Каждую ночь он забирался ко мне в постель и, заграбастав в ладонь ночную сорочку, словно она была не из тончайшего батиста, который я собственноручно обшила драгоценным валансьенским кружевом, сдирал ее с меня и отшвыривал прочь, а меня рывком прижимал к себе, и я, скрипя зубами от боли, но молча, не протестуя, ни разу даже не застонав, терпела, пока он грубо, яростно овладевал мной. А через несколько минут он уже вставал с постели, набрасывал на плечи свой теплый халат и покидал спальню, так и не издав ни звука, не поблагодарив, даже не попрощавшись. Я ничего не говорила ему, ни единого словечка, и он тоже с начала и до конца все делал молча. Если б моя ненависть к нему — ненависть жены к своему мужу — не противоречила закону, я бы честно призналась, что с первого же дня возненавидела его как насильника. Но известно, что ненависть пагубно действует на будущего ребенка, и я изо всех сил отгоняла это разрушающее чувство к Эдмунду, хотя втайне, пожалуй, все же ненавидела его. Стоило ему удалиться, как я выбиралась из постели, опускалась на колени у кровати, по-прежнему ощущая и в комнате, и на своем теле мерзкий запах его пота, а между ногами жгучую боль, и молилась Пресвятой Богородице. Ей, на мой взгляд, здорово повезло: ведь Она-то была избавлена от подобных отношений благодаря милостивому вмешательству бестелесного Святого Духа. Я молилась и просила Ее простить Эдмунда Тюдора за то, что он так мучает меня, Ее дочь, осененную особой благодатью, меня, безгрешную и начисто лишенную похоти и порочной страсти. Уже несколько месяцев я была замужем, но плотская страсть осталась для меня столь же неведомой, как и в раннем детстве; мне казалось, что нет более действенного способа излечить женщину от порочного сластолюбия, чем замужество. Теперь-то я понимала, какой смысл вложил в свою фразу святой, когда заметил, что лучше вступить в брак, чем гореть в аду. На своем горьком опыте я успела убедиться: если уж станешь мужней женой, то гореть в аду точно не будешь.
ЛЕТО 1456 ГОДА
Целый долгий год я сносила одиночество, боль и отвращение, но все же обрела его, это долгожданное бремя, оказавшееся столь тяжким. Старой няньке Эдмунда буквально не терпелось, чтобы в семействе Тюдоров родился еще один мальчик, а потому она каждый месяц навещала меня с вопросом, были ли у меня месячные, словно я — любимая кобыла, которая должна произвести на свет племенное потомство. Нянька прямо-таки мечтала о том дне, когда я наконец-то отвечу «нет», и ей разрешат ощупать меня своими толстыми старыми пальцами и убедиться, что ее драгоценный «мальчик» свой долг перед семьей действительно выполнил. Но я в течение долгих месяцев вынуждена была разочаровывать старуху и наблюдать, как мрачнеет ее морщинистое лицо. И вот в конце июня ее желание исполнилось; когда я призналась, что месячные у меня не пришли, она прямо в спальне рухнула на колени и стала горячо благодарить Господа и Пресвятую Богородицу за то, что теперь у Тюдоров будет свой наследник, который спасет Англию, поскольку Ланкастеры вновь воцарятся на троне.