Тут гувернантка пронзительным голосом позвала меня с парадного крыльца, и это на минутку меня отвлекло. Тем временем старый солдат успел поднять свой ранец и забросить на плечо.
— Но ведь все это правда? — допытывалась я, нагоняя его и пытливо заглядывая ему в глаза, когда он, чуть прихрамывая, уже шагал через конюшенный двор к воротам, что выходили на проезжую дорогу.
— Солдатские байки, — равнодушно обронил он. — Можешь все это забыть. И ее тоже. А уж меня-то, видит Бог, и вовсе вряд ли кто вспомнит.
В общем, я отпустила его. Но Жанну не забывала и никогда не забуду. Каждый раз я обращалась к ней в своих молитвах и просила указать мне путь, а порой, крепко зажмурившись, тщетно старалась представить ее себе. С того дня любой солдат, останавливавшийся у ворот нашего Блетсо и просивший милостыню, получал тарелку еды, и ему непременно велели дождаться маленькой леди Маргариты, которая захочет с ним побеседовать. За мной посылали, и я действительно всегда выясняла у каждого такого солдата, довелось ли ему побывать в орлеанских фортах Огюстен и Турель и в самом Орлеане, в Жаржо, в Божанси, в Пате, в Париже. Мне были известны все без исключения места, где Жанна выигрывала бои, известны так же хорошо, как названия соседних с Блетсо деревень у нас в Бедфордшире. Некоторые из забредавших к нам солдат действительно участвовали в этих сражениях, а кое-кому посчастливилось видеть и саму Жанну. Но все описывали ее одинаково: хрупкая девушка верхом на огромном белом коне, над головой развевается знамя с вышитыми на нем лилиями. Она всегда мелькала именно там, где битва была наиболее жестокой и яростной; эта девушка вела себя точно принц, восходящий на престол и поклявшийся принести мир и победу в свою страну; она отдала жизнь служению Богу; она была самой обыкновенной девушкой, вроде меня, но стала настоящей героиней.
На следующее утро за завтраком выяснилось, почему мне запретили молиться по ночам: мать велела мне готовиться к путешествию, к долгому путешествию, как сказала она.
— Мы отправляемся в Лондон, ко двору короля Генриха.
Предвкушая эту поездку в столицу, я пришла в страшное возбуждение, но сдерживалась, стараясь ничем не выдать своего восторга, — все-таки я не какая-то там тщеславная гордячка! Я лишь смиренно склонила голову и прошептала:
— Как вам будет угодно, госпожа матушка.
На самом деле эта поездка представлялась мне лучшим из того, что могло случиться в моей скучной жизни. Здесь, в Блетсо, в сердце тихого графства Бедфордшир, у меня не было ни малейшей возможности проявить свою стойкость и умение сопротивляться опасностям и соблазнам светского общества, а также не было нужды преодолевать различные, еще не ведомые мне искушения; здесь меня окружали только наши слуги и мои сводные братья и сестры, которые были старше меня и считали, что на такую «мелочь», как я, можно просто не обращать внимания. В своем воображении я часто рисовала, как Жанна д'Арк пасла отцовских овец у себя в Домреми, такой же деревушке, как и Блетсо, затерянной среди бескрайних лугов и пашен. Она и тогда не жаловалась на однообразие, а терпеливо ждала, внимая голосам ангелов, призвавших ее в итоге к великим свершениям. Вот и мне следовало вести себя точно так же.
Однако мне не давала покоя мысль о том, что решительное намерение матери отправиться в Лондон связано как раз с той вестью, которой я постоянно ждала. «Что, если именно с этого момента мне суждено идти навстречу своему величию?» — думала я. И не находила причин сомневаться в этом. Ведь теперь нам предстояло жить при дворе доброго короля Генриха VI, который наверняка обрадуется моему приезду — в конце концов, я его кузина, одна из ближайших его родственниц. Наши с ним деды были сводными братьями,[5] а это очень близкое родство, и оно особенно много значит, если один из братьев становится королем, а второй нет; кстати, еще дед Генриха подписал указ о признании нас, Бофоров, своими законными родственниками, хотя и не наследниками престола. И потом, конечно, от короля не укроется, что от меня, как и от него самого, исходит свет святости, а значит, он непременно признает во мне не только свою кровную родственницу, но и родственную душу. Но вдруг он решит оставить меня при дворе? Что ж, почему бы и нет? Может, он пожелает включить меня в число своих советников? Ведь сделал же тот французский дофин своей советницей Жанну д'Арк. А я кузина короля, и мне уже почти являются в видениях разные святые, хотя мне всего девять лет. И я почти научилась слышать голоса ангелов и готова молиться ночи напролет, только бы мне не запрещали. Вот если б я родилась мальчиком, то, наверное, стала бы уже принцем Уэльским. Иногда мне очень любопытно, сильно ли они жалеют, что я не мальчик? Может, они именно из-за этого отказываются замечать тот внутренний свет, что от меня исходит? А может, обладая чрезмерным тщеславием и чрезмерной греховной гордостью из-за своего знатного происхождения, они горюют лишь о том, что я родилась девочкой, и попросту игнорируют величие моей божественной святости?