— Ты пытаешься обвинить в том, что случилось сегодня вечером, меня, владельца твоего семейного дома?
— Нет.
Он качает головой. — По крайней мере, сегодняшний вечер был совершенно не связан.
По крайней мере, я так думаю. Это означает, что другие вещи связаны между собой. Но какие вещи? И как?
— Если это было совершенно не связано, почему ты раньше сказал мне не идти?
Я стою спиной к двери, наблюдая за ним, и мне было бы легче продолжать свою жесткую линию допроса, если бы он не выглядел таким удивленным тем, что я говорю. То, как его губы полуулыбаются на каждый мой вопрос, вызывает у меня неприятный трепет по спине.
— Эти вечеринки никогда не были хорошей идеей.
Его глаза бегут в сторону. — Особенно когда ты так прекрасно выглядишь в платье.
— Ты не знал, что я надену платье, — неловко говорю я.
Он смеется низким горловым смехом, и я чувствую, как мой желудок переворачивается. — Скажем так, это было нетрудно представить.
— Итак, ты хочешь сказать, что я не могу пойти на вечеринку в платье и быть в безопасности? Тебе не кажется, что это немного старомодно?
На этот раз его смех искренен.
— Может быть, так и есть.
Он наклоняет голову, как будто в ответ на личную шутку. — Но я действительно думаю, что такое красивое платье заслуживает лучшего вечера, чем тусовка у реки.
Поскольку я думала точно так же, трудно спорить. Я меняю тему разговора.
— Ты собираешься рассказать мне, что случилось с теми парнями там?
Я знаю, что он этого не сделает, но я не могу отпустить это.
— Я привел убедительный аргумент в пользу того, что другая сторона государственной границы может быть лучшим местом, чтобы провести остаток их вечера.
Он сворачивает на покрытую дубами подъездную дорожку. — И они просто согласились уйти.
Что-то в том, как беззаботно он отклоняет вопрос, делает меня еще более уверенной, что он многого не говорит.
Он приподнимает одно плечо. — После небольшого обсуждения.
Я стараюсь не представлять, какую форму приняла эта дискуссия. Инстинкт подсказывает мне, что очень мало из этого было словесным. Что возвращает меня к тому, как Антуан сразился с целой группой парней, не получив никаких реальных травм, что, в свою очередь, возвращает это неприятное чувство.
Пикап Коннора припаркован снаружи, и он сидит на крыльце у штормового фонаря, щурясь на фары. Он никогда бы не сказал мне не идти на вечеринку, но я подозреваю, что он никогда не ложится спать, пока не узнает, что я дома. Это должно было бы раздражать, но, если честно, это немного трогательно. Антуан паркует пикап и выключает двигатель.
— Тебе, наверное, лучше уйти, — торопливо говорю я.
У нас с Коннором до сих пор не было никаких реальных причин для обсуждения свиданий, но что-то подсказывает мне, что Антуан Мариньи, возможно, не лучшее место для начала. Однако его дверь уже открыта, и с этой пугающей быстротой Антуан оказывается рядом и открывает мою прежде, чем я заканчиваю говорить. Я пристально смотрю на него, когда выхожу, затем вздрагиваю, когда моя босая нога приземляется на острый камень. — Черт.
Я наклоняюсь, чтобы осмотреть свою ногу, морщась, когда с нее начинает капать кровь. — Коннор, — зову я. — Ты можешь принести мои ботинки? Я порезала ногу. Я поднимаю глаза, и, должно быть, это игра света, потому что на мгновение мне кажется, что глаза Антуана действительно блестят в темноте, как у какого-то смертоносного животного.
Затем он отворачивается, и когда я снова поднимаю глаза, Коннор идет ко мне, неся мои старые Ариаты, а Антуан исчез за другой стороной пикапа, его лицо скрыто из виду.
— Харпер.
Коннор протягивает мне ботинки, хмуро глядя на фигуру Антуана. — Что случилось?
— Ничего. У меня порвалась туфля, и Антуан подвез меня домой. Я просто приземлилась на камень, вот и все.
Я морщусь, натягивая ботинки и вставая.
— Антуан?
Коннор переводит взгляд с меня на него. — Мариньи?
Антуан протягивает руку, но я замечаю, что он держится от меня на расстоянии и остается в тени пикапа. — Ты, должно быть, Коннор, — говорит он.
— А ты, должно быть, тот парень, который усложняет мне жизнь.