— Текло, — поправляет он, вытирая руки о край рубашки. — Теперь это исправлено, и я могу слушать, как ты ведешь машину, не морщась от сочувствия.
Я смотрю на него в изумлении. — Мы собираемся поговорить о многовековом проклятии, и ты выбираешь этот момент, чтобы починить мою машину?
— Я беспокоился, что после сегодняшнего у меня может не быть другого шанса. И мне было бы больно уезжать из города, зная, что он неисправен.
Он криво улыбается мне и указывает на свой пикап. — Ну что?
— Я поеду на своей.
Я еще крепче прижимаю свои книги к груди. Мне не нравится мысль застрять с ним где-нибудь наедине, если этот разговор закончится плохо. Он поднимает брови, как будто точно знает, о чем я думаю.
— Достаточно справедливо. Значит, у тебя дома?
Я киваю. Коннор все равно будет работать допоздна. Антуан ждет, пока я выйду, а затем следует за мной всю дорогу до дома, пока я репетирую то, что собираюсь сказать. Когда мы приезжаем, он следует за мной на крыльцо, а затем останавливается у двери.
— Возможно, будет лучше, если мы поговорим здесь.
— Хорошо.
Я замолкаю, не уверенная, стоит ли мне предложить ему выпить. Вряд ли существует этикет для такой ситуации. Он решает эту проблему, прислонившись к ионической колонне у лестницы на крыльцо, такой же гибкий и без усилий элегантный, как всегда, такой смуглый, сильный и жизнерадостный, что каждая из моих странных мыслей о прошлых днях кажется совершенно нелепой. Я сажусь на скамейку у стены, лицом к нему.
— Почему бы тебе для начала не задать мне вопрос, — говорит он, — и я отвечу на него.
Я балансирую на краю пропасти, боюсь прыгнуть, но не могу удержаться на краю. Я делаю глубокий вдох и прыгаю.
— Хорошо.
Я смотрю ему прямо в глаза. — Что спрятано в нашем подвале?
Часть меня ожидает, что он предложит еще больше полуправды.
— Два тела.
Его тон спокоен и деловит, и его глаза не отрываются от моего лица. — Женщина по имени Кезия и мужчина по имени Калеб.
Я проглатываю свой шок.
— Эти имена звучат…древне.
Я так ошарашена его ответом, что это единственная связная мысль, которая у меня есть.
— Кезия и Калеб были очень старыми. Они выдавали себя за рабов, но они ими не были.
— Кем они были?
— Ах.
Он наклоняет голову набок. — Вот тут история становится довольно сложной.
Я делаю глубокий вдох. — Они были вампирами?
Он не двигается, но его глаза закрыты и приобрели жесткий сланцевый цвет, который, как я узнаю, означает, что я коснулся опасной темы.
— Да. И опять же — нет.
Видя, как я хмурюсь, он говорит:
— Вампиров можно убить. Кол в сердце,
например. Огонь. Солнечный свет.
— Похоже, ты много об этом знаешь.
— Это вопрос?
Он многозначительно поднимает брови. После паузы я качаю головой. — Харпер, — тихо говорит он, — отсюда пути назад нет. Ты понимаешь? Ты собираешься пойти по темному и опасному пути. Прежде чем ты это сделаешь, я хочу, чтобы ты выслушала меня очень внимательно: ты все еще можешь продать этот дом и уйти из него. Возьми деньги, которые я тебе предлагаю, и иди, буквально куда угодно, только не сюда. Ты только что получила представление о том, к чему ведет эта история. Прежде чем я скажу еще одно слово, хорошенько подумай, хочешь ли ты следовать по этому пути до конца.
Я отвожу от него взгляд. В конце крыльца с крыши свисают белые качели, яркие среди выцветших бревен, крепкие и сильные, опавшие лепестки алой магнолии лежат на ней в малиновых брызгах. Я думаю о Конноре, сидящем на ней и пьющем пиво в нашу первую ночь здесь, с удовлетворением на лице, когда он сказал: — У нас будет лучшая жизнь, Харпер.
— Скажи мне, говорю я, воспоминание сжимает мое сердце. — Просто скажи мне правду.
Антуан скрещивает свои длинные ноги в лодыжках и на мгновение опускает голову, словно ощущая тяжесть того, что он собирается сказать. Но когда он снова поднимает глаза, они отстраненные и его голос приобретает нейтральность рассказчика.
— История начинается в 1731 году, — говорит он. Он делает паузу, оценивая мою реакцию, затем продолжает. — Антуан Жак Мариньи был французским владельцем плантаций, одним из первых в этой части Миссисипи. Ходили слухи, что он был брошенным младшим сыном французского аристократа, который бежал с родины после того, как его авантюры стали слишком темными, чтобы его семья могла их скрыть. В любом случае, он был жестоким хозяином, которого боялись его рабы. Но потом он принял двух гостей, и дикость усилилась. Новоприбывшие сами выглядели как рабы, с чертами лица, не отличающимися от тех, кто прибыл с островов Карибского моря, но они одевались в наряды, чтобы соперничать с самим хозяином, и обедали с семьей на равных. Женщина была необычайно красива. Антуан Мариньи, казалось, был очарован ею, как и его сыновья.