Я надеюсь поболтать с Джереми в школе, но на следующий день он не появляется, и я стараюсь не представлять все ужасные способы, которыми Антуан мог бы выместить свою злость. Я успокаиваю себя мыслью, что я очень ясно дала понять, что Джереми должен оставаться в стороне от всего этого бреда. Почему-то я не думаю, что Антуан пойдет против моих желаний. По крайней мере, пока проклятие еще не снято.
Я отталкиваю другие, более тревожные мысли, которые переполняют мой разум, когда я думаю об Антуане, являющемся вампиром. Даже это слово вертится у меня в голове, кажется не совсем реальным. Почему-то образ вампиров, который у меня сложился, больше подходит Джереми, чем Антуану — худой и бледный, выглядит измученным. Антуан совсем не такой. Он сильный и жизнерадостный, и когда он не мрачен и не зол, его глаза такие яркие, что, кажется, пронзают сам свет. Он, кажется, рожден для улицы, а не для темноты, как будто он носит в себе солнце, а не боится его. Я хмурюсь, внезапно осознав, что до сих пор не знаю, как он разгуливает при дневном свете. Есть так много вещей, о которых я забыла его спросить, и так много вещей, которые я сказала, что никогда не думала говорить кому-либо, не говоря уже о нем. В его смертельной неподвижности есть что-то такое, какая-то напряженная сосредоточенность, которая, кажется, выводит мои самые сокровенные чувства на поверхность, заставляя меня довериться вещами, о которых я едва ли даже знаю, что чувствую, пока они не будут сказаны. Это странная близость. Я никогда не была болтушкой в своей семье, предпочитая тщательно скрывать то, что чувствую. Обнажать душу — не мой стиль. Я встревожена тем, как много я раскрыла. Я продолжаю видеть его лицо, то, как он спокойно наблюдал за мной, пока я говорила, казалось, впитывая каждое слово, как будто он действительно вслушивался. Слышал меня.
Затем я возвращаюсь к успокаивающей безопасности гнева и ругаю себя за то, что представляю пронзительные глаза и мощное тело Антуана Мариньи, когда ненавижу в нем все. Я напоминаю себе, что больше всего на свете хочу, чтобы он ушел и никогда не возвращался, чтобы моя жизнь вернулась в нормальное русло. Ну, что бы ни было нормальным в моей жизни.
Проблема в том, что, несмотря на все, что Селена рассказала мне и в чем он сам признался, я к своему ужасу осознаю, что на самом деле не ненавижу Антуана.
Я нахожу невозможным совместить человека со злой полуулыбкой, который хочет устранить поломку в моей машине, с сумасшедшим, который пытал рабов и, возможно, убил родителей Джереми. Правда в том, что я просто не знаю, чему верить. И если быть совершенно честной с собой…Я так же очарована Антуаном Мариньи, как никогда.
Я не очень-то люблю себя за это. Почему-то я чувствую, что у меня должно быть больше моральных сил. Никогда не понимала девушек, которые влюбляются в Плохих Парней. Немного подумав об этом, я всегда считала, что герои должны быть твердо отлиты в благородной, надежной форме, а не в форме опасности. Не уверена, что насчёт меня, то что несмотря на все, что я знаю о прошлом Антуана, его глаза, кажется, все еще преследуют меня в каждый момент бодрствования.
В тот вечер Эйвери печет печенье и говорит мне, что планирует отнести его Коннору в среду, что меня вполне устраивает. — Я собираюсь кое-что сделать для своего художественного проекта, — говорю я ей. — Я поеду на своей машине. Могу немного опоздать с возвращением. За городом есть местечко, где я хочу попробовать сделать набросок в сумерках.
Она закатывает глаза и говорит мне, что я арт задрот, что меня вполне устраивает. Я получаю сообщение перед тем, как лечь спать, с незнакомого номера с адресом и временем, и я понимаю, что Антуан, должно быть, взял мои данные с телефона Джереми. «Ты можете оставить свою машину у дома Джереми», говорится в нем. «Мы поедем на моей».
В среду я жду, пока все уйдут из дома, прежде чем одеться. У меня есть момент, когда я смотрю на одежду, разложенную на кровати, и задаюсь вопросом, не следует ли мне просто выбросить ее в мусорное ведро и появиться в джинсах и футболке. Но какая-то глубокая, гордая часть меня восстает против этого. Я сделала выбор, и я буду его придерживаться. И я не буду давать свои свадебные клятвы в джинсах, как будто это какой-то полуночный побег из Вегаса. Независимо от того, за какого монстра я выхожу замуж, это мое решение, и я буду носить его с гордостью. Я собираю волосы в свободный узел, который позволяет локонам падать на мое лицо, накладываю макияж и надеваю серьги с жемчужными каплями, которые мама оставила мне. Что-то заимствованное, думаю я, и мое сердце сжимается. Изумрудное шелковое платье подходит к моим глазам, отчего они кажутся больше, чем обычно. У меня есть туфли на каблуках с ремешками, которые я изначально купила к платью, и когда я наконец смотрю в зеркало, мне кажется, что маме и Тессе не было бы стыдно, если бы они увидели меня.