не за гибкость тела, смятого корсетом,
не за нежность в пудре снежного лица,
полюбил за тело, рвавшееся к свету,
знавшее раз в жизни поцелуй… свинца.
Баку. 20 г.
Подпасок
Смолкнет жаворонок до утра,
прозвенит голубенький бокальчик,
и опять грустит средь жестких трав
синеглазый деревенский мальчик.
Вспыхнет ярые глаз немая синь,
если в небе облачном повыше,
ловко прыгнув в млечную простынь,
зарезвятся зайчики из вспышек.
Запоздалый заводской гудок,
словно леший, ухнет по озерам, –
улыбнется тихий паренек:
– вышла нечисть в экую ведь пору!
Огоньки погасит Волчий-Скит,
на селе уснут резвившиеся дети,
а подпасок все еще грустит
в сентябре о солнце и о лете.
Утром серый странник в пустыре
тихо тронет в сердце детском струны:
– как Земля родит богатырей
в мир грядущей солнечной Коммуны.
Волчий-Скит. 1920 г.
Симфония XI Красной Армии
1.
Задыхался в вихре событий
август девятнадцатого года…
Штаб телефонными нитями
свинчивал слабые взводы.
Астрахань, крепко стиснув зубы,
упрямо выносила боль…
– Пасть, но не уйти с Ахтубы!
– А Волгу… Толстову что-ль?
2.
Ставкой на железные нервы
может рискнуть не всяк,
если в работу ушли резервы,
и горло сжимает враг
– Подтянитесь, товарищи, ну-ка!
А у самого лицо, как холст.
Ррраз!.. и враг, эта старая сука,
с выжженных пролежней сполз.
3.
Падали, падали белые лилии
на могилы в сугробах погребенных тел.
Шелестели в ночи смерти тихие крылья,
а на утро буран панихиду отпел.
Вереницы тянулись больных, измученных, –
умереть! или Солнце вырвать себе-б!
На устах стыли песни из слов заученых,
в думах – села, заводы, хлеб.
4.
По снежней степи на Голгофу строго
долго шел ОН, другой, а не тот,
кого выдают нам упрямо за бога,
и чье тело в продажу идет.
Это – Армия Блуз! И никто не посмеет
бросить миру полынь горьких слов,
что какие-то «муки Христа» тяжелее
астрахано-каспийских Голгоф.
5.
В кумачевое небо с голубыми изломами
на земле, удобренной горечью мук,
вдруг волокна мозгов проросли Исполкомами,
в Чрезвычкомы вросли мышцы рук;
а у вышек, скучавших в Баку и у Грозного,
из гортаней потоками хлынула кровь,
напоила артерии путано-сложные,
и забились железные пульсы вновь.
6.
Мы сегодня сзываем на пир кумачевый.
Эй, Бомбей, Тегеран, Эривгнь, Кабул!
Слушайте музыку Нового Слова
и пляшите под наш орудийный гул.
Знайте: налгали вам ваши пророки –
Магомет, Лао-Тзе и Конфуций.
Сбросьте их! Бледный Серп на Востоке
раскалите огнем Революций!
7.
Что рыдать у подола муллы и бека?
Приобщитесь-ка к тайне наших ран:
Алый Кремль – вот Медина и Мекка,
Конституция – Красный Коран.
Чем покорно греть спины бичами
и о стенку биться лбом,
разверните только рдяное знамя,
а мы – придем.
8.
Пусть Версаль с Нью-Йорком хмурятся
и лимонно морщат брови, –
сегодня Праздник на нашей улице,
жаждущей мести и крови.
Лондон встревожен: знамена не вьются-ли?
не сорвется-ли с огненных высей Звезда?
Поздно! Чеканит шаги Революция,
и пылают в огнях Города.
Баку. Август 1920 г.
Впервые…
В течение тысячелетий
в пергаментах, сагах и былях
отцы скорбно плакались детям:
– рабами мы были!
На свитках историй впервые
оставим в наследие людям:
– мы, дети Советской России,
рабами не будем!
Александров. 1919 г.
Алексей Крученых
Веселая жертва
В грязи на кухне мировой
Валялось много городов и трупов,
Парламентеры с веткой сиротой,
Как школьники, ревели глупо.
А мы, узнав, что бог – верховный людоед,
Отсчитали ему процентов двадцать,
С весельем бросили на обед
И предались работе с ненасытной страстью!
Себя мы обожгли в кирпич,
Душа огнеупорней глины,
Ослеп верховный сыч
И наши векселя повыронил!..
И, заключив похабный мир,
Мы сделали святей всего, что знают святцы!
Теперь идем воистину громить
Последнюю опору англичанскую!
Какой на небе поднялся кабак
Под визг нетопырей и желтых херувимов!
Цари теперь душа бурлацкая,
Что всех святых отринула!
– Стареньких подслеповатых Сергиев
С ехидной книгой,
Что за девчонкой куцой бегали,
Вертя поддельною веригою!.. –
Мы само боги, над нами НИКОГО!
Удобно жить, развалясь в своей квартире,
Когда заштукатурен крепко потолок,
И не сочит небесной сыростью!..