В помещении сельсовета стоял густой табачный дым. На большом, залитом чернилами столе горела керосиновая лампа с надбитым стеклом. Язычок пламени освещал тусклым светом стол, а дальше царил полумрак. Возле стен, за недостатком скамеек, на грязном, затоптанном полу сидели мужики из бедняцкого актива. В углу, возле печки, Фома Бубенцов и Илюха Шунайлов играли в самодельные шашки.
В желтом полукружье света перед Павлом Ивановичем была развернута на столе поселенная книга, прозванная «поминальником»; в ней кроме фамилии владельцев дворов и количества едоков числилось тягло, рогатый скот, птица и количество посевных площадей.
Справа от Рогова, постукивая карандашом по столу, разместился председатель сельсовета Федот Еремеев, слева — Антон Белошаньгин и дед Половсков. Дед позевывал, жмурил глаза и, по-видимому, чувствовал себя очень усталым.
А напротив, пряча руки под стол, горбясь, словно готовясь к прыжку, сидел Большов.
Санька явился по вызову Сереги Бурана. Не найдя его среди мужиков, он в раздумье остановился у дверей, но, взглянув на Большова и поняв, что сгорбился тот не зря, Санька пробрался ближе к столу, уселся на подоконник.
Максим Ерофеевич метнул исподлобья сердитый взгляд, но не обернулся. Судя по всему, он и так уже был раздражен.
— Значит так, Максим Ерофеевич, — по-видимому, уже не в первый раз спрашивал Рогов, — все-таки непонятно, где ты находился прошедшую ночь?
— Сказываю, с вечера гостевал у отца Никодима, это вон хотя бы твой подручный может подтвердить, — покосился Большов на Саньку, — потом допоздна по хозяйству управлялся. Нам ведь робить надо, так что обивать чужие пороги недосуг.
— Как же ты все-таки в ограде у Прокопия Ефимовича оказался? И зачем?
— У Юдина не бывал. Мне с ним днем-то судачиться не о чем, не то ли что ночью. Да и о чем ночью говорить? К чужим бабам ходить на пару с ним, вроде, уж совестно, насчет грабежей не приучены. А кого и грабить-то у нас в Октюбе? Тебя, что ли, или эвон дедку Половскова?
— Не увиливай, Максим Ерофеевич, от прямого ответа. Ведь нам-то хорошо известно, зачем ты у Юдина побывал.
— Знаю, разведка у вас работает. Без подглядки, небось, даже в пригон по нужде сходить нельзя, — ядовито возразил Большов. — Однако же, подбирали бы вы для разведки людей посурьезнее, нежели вон энтот сопляк Субботин. И знаете тоже кого подсылать! Он вам наговорит про меня сорок коробов. От горшка еще не отрос, а уже за отца счеты сводит. Еже и за избача на меня скажет!
— Врешь ты, Максим Ерофеевич! — не выдержал напраслины Санька. — Никогда я за тобой не подсматривал.
— Ладно, Санька, — не меняя тона, сказал Павел Иванович. — А тебе, Максим Ерофеевич, все это не к лицу. Никакой разведки у нас нет, но все же заметь: ведь шила в мешке не утаишь! У народа глаз много.
— Сказываю, не бывал у Прокопия!
— Стало быть, и самогонного аппарата у тебя нету?
— Сейчас-то о чем вы хотите со мной баять? — вопросом на вопрос ответил Большов. — Спрашивай чего-нибудь одно: либо за хлеб, либо за вино!
— В этом никакой разницы нет, Максим Ерофеевич. На самогон вы ведь не мякину переводите, а натуральный хлеб.
— Аппарата у меня не бывало.
— Юдин, стало быть, не к тебе в поле ездил?
— Раз так, то, видно, не ко мне. Ты сам же побывал у меня в загородке, ну и оследовал бы каждый куст.
— Правда, у тебя в поле аппарата не видать, — согласился Павел Иванович. — Тогда, значит, придется поставить точку, — при этом он прищурил глаза, усмехнулся в усы. — Ну, а на счет хлебушка, что-нибудь надумал?
— Надумывать нечего. Который уже раз я вам сказываю: хле-ба в за-па-се нет! Неужто не ясно?
— Отчего же! Все нам ясно, Максим Ерофеевич, но вот беда: сумление берет! Вроде, мужик ты грамотный, считать умеешь не хуже, чем мы, а досчитаться до правды не можешь?
— Я себя не ущитываю. Это вы все нашего брата ущитываете, а мне нипочем. Что в сусеке лежит, то пусть и лежит — не ворованное. Чужого добра мне не надо.
— Нам тоже твоего не надо. Все, что нужно для хозяйства, оставь, а остальной излишек обществу передай. Покажи сознательность.
— Какую еще надо сознательность? — не скрывая злости, произнес Большов, вытаскивая из кармана сверток бумажек. — Без того все отдал. Вот тебе квитки: сначала двести пудов, потом еще тридцать, потом, уже нынче весной, двадцать пудов. За зиму зерно у меня в анбаре наверно не выросло. Откудова брать прикажешь?
— Коли так, давай снова все посчитаем, — как ни в чем не бывало ответил Павел Иванович, наклоняясь над поселенной книгой.
— Ущитывай, ежели время есть.