Слушая его, Рогов набирался терпения. Терпение, выдержка, спокойная рассудительность ему требовались всегда, каждый день, каждый час. Без них он не смог бы отстаивать партийные интересы, держать в чистоте партийную честь. Но сейчас когда он уже точно знал замыслы Юдина, когда хотелось встать во весь рост и ударить его по широкому откормленному лицу, выдержки требовалось вдесятеро больше.
— Так что же, Павел Иванович! Может, отпустишь?
— Разговор пойдет не о том, куда ты клонишь, Прокопий Ефимович, — не отвечая на его просьбу, произнес Рогов. — Не о самогонке. Не о хлебе. Скажи: за что ты хотел уничтожить Саньку Субботина?
— Спаси Христос! — перекрестился Прокопий Юдин. — Еще мне убивства не хватало! Спаси Христос!
Павел Иванович слово в слово повторил все, что рассказывал Санька.
Прокопий Юдин продолжал разыгрывать роль.
— С ума, что ли, парнишко спятил? Экой грех на меня набрехал! Никуда я нонешной ночью из дому не отлучался. А с Максимом виделся лишь во время заутрени. Так ведь в божий храм люди ходют не языком чесать, а молиться, очищаться душой. И про избача знать ничего не могу. Мало разве народу в Октюбе, окромя нас. Молодяжник фулиганит, друг друга подкарауливает и бьет, так неужто нам за это в ответе быть? Пошто вы нас за людей не считаете? Правов всяких лишили, да еще и понапраслины на шеи нам вешаете? А уж насчет субботинского парнишки совсем диво. Дарья-то ко мне при всякой нужде бежит: одно дай, другое дай! И на-ко тебе: в убивцы записали! Эх, Павел Иванович! Кабы ты в бога верил, то я перед тобой всей святой троицей мог бы поклясться, икону с божницы снять!
— Значит, не покушался на него?
— Как перед богом говорю: не бы-ва-ло!
— Ты, видно, в большой дружбе с богом живешь, коли он язык у тебя за неправду не отнимет. Ну, что же, спорить не станем. Сурьезный разговор у нас с тобой еще впереди. Посмотрим, как завтра на собрании общества бог станет на твою защиту!
— Я и перед обществом, как перед богом, не виноват.
Большов, приконвоированный Фомой Бубенцовым, вошел, слегка пошатываясь. Лицо его было еще мрачнее, чем прежде. Дикий, своевольный нрав рвался наружу.
Широко расставив ноги, он встал против Павла Ивановича, уперся в него тяжелым взглядом:
— Ну-у, начальство, говори: зачем звал?
Юдин потянул его за рукав, пытаясь посадить рядом с собой, но он вырвался и грязно выругался.
Павел Иванович откинулся на стул. Большов явно задирал и напрашивался на ссору.
— Отчего это, Максим Ерофеевич, ты сегодня храбрый чересчур? Лишнего выпил или жалко хлеб, который у Егора хранил?
— Зачем звал?
— Небось, не догадываешься? Так много грехов, что не ведаешь, за какой отвечать?
Большов рванул на себе ворот рубахи. Юдин, обхватив его сзади обеими руками, насильно усадил рядом о собой и с упреком произнес:
— Не распалял бы ты его, Павел Иванович! Он и в трезвом-то состоянии тяжеловат карахтером, а сейчас под хмелем тем боле. Может, как раз с горя и выпил. У него теперича своего разуму в голове нету. Долго ли до беды? Еще натворит, сам не зная чего…
— Не настолько он пьян. Почему-то на тебя, Прокопий Ефимович, он не кидается? На испуг меня взять трудно. Ты это запомни, Максим Ерофеевич! Позвали тебя по делу, так и держись форменно, как подобает. Иначе свистну мужикам, кои на дворе, они тебя живо скрутят.
Вспышка у Большова быстро прошла. Он по своему обыкновению уперся руками в колени.
— У Егорки никакого зерна не хранил. Брешет Егорка-то!
— Самогонный аппарат в его загородке тоже не твой? И сегодняшней ночью ты там не бывал? Никого не видел? Прямо-таки не человек ты, Максим Ерофеевич, а натуральный ангел-херувим, только без крыльев! — Павел Иванович сказал это насмешливо, но под конец стукнул кулаком по столу: — Черная твоя душа! Убивец! Или, думаешь, веки-вечные мы с тобой станем, как на базаре, рядиться, управы не найдем!