Когда Дини отказалась от стула, который ей предложил лютнист, в зале поднялся сдержанный ропот. Он усилился, когда она повесила гитару себе на плечо. Ремнем послужил толстый витой шнур, служивший украшением для штор. Заметив, как глаза Кэтрин Говард расширились от ужаса, Дини ей подмигнула.
Небрежно пожав плечами, она закинула свой трехфутовый шлейф за правое плечо. Со стороны женской половины раздался дружный вздох, который Дини благополучно проигнорировала.
– Добрый вечер, леди и джентльмены, – произнесла она привычную фразу, которой обыкновенно открывали банкеты или начинали концерты. – И конечно же, король и королева. – Тут девушка быстренько присела в поклоне, и королевская чета приветствовала ее благосклонными кивками. – Надеюсь, вам понравилось то, что мы вам уже показали? – продолжала Дини. В голове мелькнуло: «Боже, что же такое я несу? Но как, спрашивается, назвать группу шутов и танцующего медведя, которые выступали в, так сказать, первом акте?»
Кит сделал было движение, намереваясь подойти к ней, и Дини наградила его ослепительной улыбкой.
Зря он беспокоится. Уж это она умела делать. В первый раз с тех пор, как они познакомились, она не нуждалась в Ките. Сейчас ее не надо было спасать.
…Большая часть публики тогда была пьяна. «Тот еще театрик», – подумала Дини, продолжая натянуто улыбаться. Сцену окружала проволока, какую используют в овечьих загонах – все для того, чтобы уменьшить опасность травмы для артиста от вылетевшей из рядов зрителей ловко пущенной бутылки. Местечко настолько пропахло уголовщиной, что в каждом зрителе Дини видела преступника – и не без оснований.
И вот теперь Дини вдруг ужасно захотелось снова оказаться в Техасе…
Кашлянув, она прочистила горло и поискала знакомые колки на стройном гитарном грифе. Затем, безо всякого перехода, она заиграла старинную песенку, с которой начинает всякая певица в стиле кантри, если не слишком хорошо чувствует аудиторию. Это была «Я разваливаюсь на кусочки», от которой она перешла к «Психованной», а затем – к «Прогулке после полуночи». После чего последовали «Сладкие грезы».
Начало получилось несколько смазанным – Дини еще не освоилась с обстановкой и не знала, как зазвучит ее голос в огромном пространстве зала. Минутой позже она поняла, что акустика в зале замечательная и ее чистый и звонкий голос поднимается до самых лепных карнизов, возносится над слушателями, от удивления разинувшими рты.
Чем дольше она играла, тем больше ее захватывала музыка. Дини даже стала прохаживаться взад-вперед и попыталась установить визуальный контакт с аудиторией. Некоторые смотрели на нее, широко распахнув глаза, прочие лица ничего, кроме изумления, не выражали. И по-прежнему гробовое молчание. Мысли певицы спутались в тщетной попытке понять причину. Возможно, гости в зале молчали оттого, что никогда раньше не слышали и не могли слышать ее песенок, то есть отсутствовал элемент узнавания, который других слушателей давно бы уже заставил притопывать каблуками в такт любимой мелодии.
Дини заиграла новую мелодию – свой последний шлягер, который, по мнению автора, должен был обессмертить ее имя. Это была баллада в стиле рок «Слабости сильного человека». В сущности, планируя свой будущий концерт, Дини приберегала этот номер напоследок, но здесь выбирать не приходилось: краем глаза она заметила, что в одном из дверных проемов опять появился шут с дрессированным медведем, ожидавший только сигнала, чтобы занять ее место.
Больше всего Дини раздражало то, что публика оставалась неподвижной. В ней заговорило самолюбие певички из кафе-шантана: там считалось просто дурным тоном не уметь завести публику. Трюк со стрельбой глазками, увы, не помог, поэтому Дини решила идти ва-банк. Продолжая ходить от одного стола к другому, она задержалась у того, где сидел герцог Саффолк, протянула руку над блюдом с устрицами, которые герцог весьма жаловал, и сорвала с его головы широкополую бархатную шляпу. Тот поначалу чрезвычайно удивился, затем глупо заулыбался, польщенный всеобщим вниманием. Он хотел было что-то сказать, но Дини уже срывала головной убор с другого гостя – маленького пожилого человечка в темной одежде.
К несчастью, старикашка оказался новым епископом Винчестерским, хотя и весьма игривым. В такт музыке он начал кивать теперь уже обнаженной головой. Следующей жертвой оказался герцог Норфолк. Дини решила заодно позлить его. Она не обошла своим вниманием и дам, хотя по собственному опыту знала, как сложно крепить головные уборы к прическам.
Итак, шляпы гостей громоздились на одном конце стола, а Дини продолжала шествие по залу, отбрасывая ногой непослушный шлейф всякий раз, когда ей требовалось изменить направление.
Она, разумеется, отдавала себе отчет в том, что звучание ее голоса непривычно для ушей собравшихся. Из того, что она уже успела услышать, было ясно, что при королевском дворе публика предпочитала замедленный аккомпанемент на лютне, чинно сидящих дам, высокие и очень высокие голоса, сходные по тембру с голосом звезды сороковых годов Дины Дурбин. А голос Дини был богат модуляциями, глубок и отличался чистыми низкими тонами.
Дини также пришла к выводу, что в этот вечер ее голос звучал куда чище, чем прежде. Этим она была скорее всего обязана отсутствию сигарет. Высокие ноты, от которых она обычно старалась избавляться, делая аранжировку произведения в более низком регистре, сейчас, на удивление, пелись очень легко. Особенно удачно у нее получился заключительный речитатив, требовавший высокого тона и предельного напряжения связок.
Обычно ей удавалось довольно легко просчитать уровень публики. Но эта публика представляла собой неисследованный пласт. Те, кто в процессе ее выступления лишился головных уборов, выглядели вполне довольными, но прочие сидели тихо. Пока она выступала, некий отчаянный барабанщик из королевского оркестра даже пытался ей подыграть, но у него, кроме нестройного там-пам-пам, ничего не вышло. Пару раз к ней пристроилась было флейта, но и она замолкла одновременно с барабаном.
Песня закончилась, в последний раз дрогнули струны. А потом послышались хлопки – сильные и звучные, но было ясно, что аплодирует всего-навсего один человек. Дини повернулась, чтобы собственными глазами взглянуть на смельчака, посмевшего нарушить молчание Большого зала. Это был сам король.
Глава 6
Вслед за повелителем все прочие в зале тоже принялись хлопать, причем некоторые даже топали ногами, а самые рьяные стучали донышками кубков и бокалов по столу, словно члены какого-нибудь немецкого студенческого землячества. Крупная гончая, которая только уселась было поудобнее, чтобы заняться выкусыванием блох из задней лапы, озадаченная небывалым шумом, побрела к двери.
Дини не слишком хорошо понимала, как следует отвечать на высочайшее одобрение и приветствие зала. Она сделала реверанс и нетвердым голосом произнесла нечто вроде: «Вы чудная публика», – а затем повернулась, чтобы уйти. Гитара, висевшая на плече, на ходу билась о ее бедро.
Король поднялся на ноги. На его массивном лице ясно читалось необычное оживление. Генрих VIII поднял мясистую руку, чтобы успокоить разгулявшиеся страсти. Он обошел вокруг стоявшего на возвышении королевского кресла, миновал ошарашенного происходящим Норфолка и бессмысленно улыбавшуюся королеву Анну, высокая прическа которой затеняла лицо.
Кит начал медленно двигаться по направлению к Дини, не спуская миндалевидных глаз с короля. Несколько человек заметили, что правой рукой герцог сжал рукоять меча. В зале установилась напряженная тишина. Все глаза уставились в одну точку пространства, и этой точкой была Дини. Она тоже было двинулась навстречу Киту, раздумывая над последствиями только что закончившегося сольного выступления.
Но уперлась лицом прямо в живот короля.
Генрих VIII был свыше шести футов и двух дюймов ростом, и его широченный, расшитый золотом и драгоценными камнями камзол напоминал большую рождественскую елку, разубранную детьми, проявившими больше выдумки, чем вкуса. Дини изо всех сил старалась не смотреть на королевский гульфик, также расшитый драгоценностями, который весьма зримо предъявлял себя из-под пышных складок камзола.