Рамсон оставил картину в гостиной, так как пламя подползало все ближе к центру комнаты, оставляя за собой лишь пепел.
В саду за домом было удивительно спокойно: мир снега, льда и звезд. Ему почти казалось, что в нем обитал дух, спокойно дожидавшийся, когда он выйдет на спотыкающихся ногах и вдохнет полные легкие холодного, чистого воздуха.
Рамсон остановился у лозы. На ней росли зимние колокольчики, а тонкие бледные ветви поднимались вверх. Если бы он верил в богов, то поверил бы, что под ними покоится маленькая душа.
И все же он не смог удержаться, чтобы не наклониться и не прикоснуться рукой к земле, к тихой, дремлющей земле.
– Позаботься о старушке, хорошо? Остальное предоставь мне.
Когда Рамсон выпрямился, поднялся легкий ветерок. Зимние колокольчики кивнули.
Хорошо, что он не верит в загробную жизнь, подумал Рамсон, разворачиваясь, чтобы уйти, иначе он мог бы решить, что там, вдали от насилия и кощунства, маленькая душа защищала святость сада и только что говорила с ним.
9
Линн умирала.
Так во всяком случае говорили тюремные охранники – те, которые сменялись перед ее камерой, высеченной из черного камня. Она знала, что этот минерал добывался на севере Кряжистого треугольника и ценился людьми, которые занимались торговлей, ведя свои караваны через замерзшие тундры Империи. Людьми, которые ее продали.
Она вспомнила ощущение, которое испытывала, когда ехала в этих караванах неделями: легкое, покачивающееся движение, неопределенность дня и ночи, осознание, что ее могут избить в любой момент, и темнота – такая, что затемняла ваше зрение сильнее, чем повязка на глазах, и, казалось, поглощала целиком, заставляя вас усомниться в собственном существовании.
Вот на что была похожа эта тюрьма – как будто Линн сделала шаг назад и попала в самое сердце своих кошмаров.
Но Мастера ветра всегда учили ее превращать свои слабости в сильные стороны. Темнота стала ее тренировочной площадкой, которая заставляла другие чувства обостряться. Цепи стали ее друзьями, она научилась сражаться без рук в ограниченном радиусе и приспосабливаться к другому центру равновесия. А побои научили ее заглушать боль в голове и сделали ее тело более выносливым.
Нет, ничто из этого не заставляло ее ненавидеть это место. Она боялась самого этого пространства.
Пространства – или его отсутствия – в ее крошечной, тесной камере, в которой она едва могла вытянуть ноги, не касаясь противоположной стены. Пространства, которое давило на нее в тишине и темноте, пока, казалось, не превратилось в живое существо, дышащее ей в лицо и угрожающее поглотить ее.
Первые несколько дней она провела, свернувшись калачиком у стены, думая о высоких горах Кемейра, которые поднимались в небо, о тумане, плывшем между ними, словно лента Лунной танцовщицы. Она знала эти горы с тех пор, как ее связь с ветром проявилась в возрасте пяти лет. Было время, когда она прыгала с тех скал и летела легко, как птица, паря с ветром в ушах и небом за спиной.
Когда исчез ее брат, ей показалось, что вся ее жизнь рухнула.
После этого она перестала летать.
«Бескрылая птица, – прошептали Мастера ветра. – Какой воин не может овладеть силой родства собственной стихии?»
Да, она была бескрылой птицей. И теперь сидела в клетке.
Она сломала запястье и подвернула лодыжку во время прыжка со стены дворца Сальскова. Река – и ее ветры – спасли ее от быстрой смерти, и она выползла из воды замерзшая, почти без сознания. Она пробиралась от одной деревни Империи к другой, пока не наткнулась на группу имперских патрулей, посланных новой императрицей. В лихорадке, раненая, она едва успела вступить в бой, прежде чем они схватили ее.
Теперь она находилась здесь, в тюрьме, которую называли Стенающие скалы, далеко от свободы и еще дальше от порта Голдвотер. Чтобы ее судили за измену и казнили как кемейранскую шпионку.
Они пытались выбить из нее какие-то признания, и она сказала им то, что они хотели услышать. Потому что мелкие преступления, в которых она призналась – в шпионаже и попытке саботажа, – были ничто по сравнению с правдой.
Она была подругой и союзницей кронпринцессы Анастасии и хотела вернуться к ней.
Сквозь дверь из черного камня донесся приглушенный лязгающий звук. За ней шли охранники. Пришло время для ее ежедневного допроса.
Эта мысль вызвала волну тошноты, но Линн отбросила страх, который тянулся из глубины ее сознания. Бесшумно, даже без звона цепей, она сменила свою медитативную позу на позу эмбриона на полу.