– Мы, узкоглазые деимховы, имеем такие же права на этот мир, как и вы, – удалось ей сказать, и слова вместо того, чтобы потеряться, казалось, усилились ветром, эхом разнесясь по темному коридору. – И я покажу тебе, на что способна.
Она приставила кинжал к его груди и воткнула.
Ненависть, враждебность и ужас исчезли в глазах Василия. Через несколько мгновений Линн уставилась в пустой взгляд трупа.
Она тут же рухнула. Ветер стих, в коридоре стояла зловещая тишина. Факелы погасли. Линн поняла, что ее тюремная одежда была липкой от смеси ее и Василия крови. Лежа одна в темноте, медленно истекая кровью, она держала руку перед собой.
Теперь? Неужели она перетерпела и пережила годы в руках торговцев и эксплуататоров только для того, чтобы умереть, и никто даже не узнает об этом? Линн подумала о своей матери, которая никогда не узнает, что с ней случилось в тот день, когда она ушла к океану и не вернулась.
Ее мысли затуманились, она ускользала. Первым перед ней предстало лицо брата, излучающее радость, навсегда застывшее в детстве. Воспоминание… сон о том, как он приземлился на краю обрыва, его шаги отдавались эхом, когда он приближался к ней, смеясь. «Нечестно, анека, ты жульничала!»
«Энн», – попыталась сказать она, но ее руки отяжелели, когда она потянулась к нему, и тени сомкнулись.
Затем его лицо изменилось, глаза странно заблестели серебром в темноте, кожа приобрела более глубокий оттенок, когда он подошел ближе. Мир мягко покачнулся. Она боролась, чтобы остаться в сознании, и ее конечности двигались против ее желания. Двигаться, двигаться, иначе она…
– Успокойся, – сказал глубокий голос, – если только не хочешь умереть.
Стало светлее. Теплее. Лицо то появлялось, то исчезало из фокуса, и ее усталый мозг изо всех сил пытался вспомнить его. Она лежала на плоской поверхности, пока мир вокруг нее прояснялся.
Что-то холодное коснулось ее губ, потекло по языку и растеклось по подбородку.
Вода.
Она жадно пила, почти не осознавая, что вцепилась в грубую руку, державшую перед ней бурдюк с водой. Она пила, пока не остановилась, чтобы глотнуть воздуха.
В голове все еще стучало, а тело болело, когда сознание прояснилось. Первое, что она заметила, был сквозняк, слабый, но холодный и пахнущий сосной. Он проскользнул сквозь щели в окне слева от нее, пронесся над дубовым столом, на котором она лежала, и пошевелил пламя свечи.
Окно, подумала она, и все вернулось на круги своя.
– Нет, – выдохнула Линн, садясь, что было ужасной ошибкой. Ее голова грозила расколоться надвое, а живот пронзила острая боль.
– Для человека, который так упрямо выживал, ты, кажется, твердо намерена умереть.
У нее закружилась голова.
– Ты, – выдохнула она.
Егерь наблюдал за ней, прислонившись к мраморной стене своего кабинета и скрестив руки на груди. Мерцающий свет свечей очертил острые контуры его фигуры, мускулы, которые проступали даже сквозь униформу. Он прищурился, слегка наклонив голову, как будто девушка была особенно сложной головоломкой, которую он пытался разгадать.
– Пожалуйста, расслабься. Ты была без сознания почти двадцать пять минут, и я дал тебе все таблетки, которые у меня есть. Я бы предпочел, чтобы ты больше не падала на мне в обморок.
Линн внезапно осознала, что боль в голове утихает. Даже боль в боку притупилась, когда она сидела неподвижно, наблюдая, как он следит за ней. Ее рана была промыта и перевязана, а сама она укрыта огромным плащом.
Ее руки лежали на коленях, тревожно пустые. Ее ножи. Где ножи?
– На случай, если ты ищешь это, – взмах его рук, и кинжалы Линн – те, которые она украла у Исьяса – появились в руках егеря.
Линн слегка наклонила голову, наблюдая за его приближением, ее тело напряглось, как пружина. Раненая и едва пришедшая в себя, она мало что могла сделать против него, даже если бы захотела.
Ботинки перестали стучать. Егерь стоял на расстоянии вытянутой руки от нее, лениво сжимая в руке кинжал. На его ладони виднелась тускло-красная рана. Она подумала, как его руки касались ее щек, плеч, одежды, как его кровь – которую он выдал за ее – скользила по ее коже.
– Я сказал тебе, что приду за тобой, и мы покинем это место вместе, – его голос был глубоким, холодным, с затаенной властностью. – Ты предпочла бы смерть, чем довериться мне?
– Смерть, жажду и голод, – поправила Линн, но ее голос дрожал и звучал тихо.
– Я же сказал, что не враг тебе.
Она молчала, шестеренки в ее мозгу теперь работали быстрее. Он сказал ей, что хочет присоединиться к Ане, но она ему не доверяла.
Она также не могла убежать от него. Не сейчас, когда совсем лишилась сил.
– Ты хочешь дезертировать, – сказала она, оттягивая момент. – Ты бы отказался от всего: от своего звания, чести, значков, – чтобы присоединиться к повстанческой группе?