«Даже представить себе не могу почему», – с горькой иронией подумала я.
– Мы здесь не для этого, – властным тоном возразил Михал. – Мы хотим поговорить о твоей кузине.
– Моей кузине? – Озорная улыбка мгновенно исчезла с лица Пенелопы, и окружавшее ее золотистое сияние превратилось, холодное и серебристое. Прищурившись, она посмотрела на нас. – Какой?
– О Бабетте Труссе.
Пенелопа поджала губы.
– Мы хотим выразить тебе свои соболезнования… – поспешно начала я, но Михал меня перебил.
– Расскажи нам, что она делала незадолго до смерти.
Не обращая внимания на мой сердитый взгляд, вампир подошел к ней. Если он хотел ее запугать, у него не получилось; Пенелопа даже не дрогнула. В ее золотистых глазах горел огонь. Ее не волновало, что он был «ночным созданием», – вероятно, она знала о Михале очень мало. Мне хотелось встать между ними, но я сдержалась. Только однажды я видела истинный гнев ведьмы крови, и я не хотела видеть его снова.
– Она не говорила ничего, что могло тебя обеспокоить? – с нажимом спросил он. – Может, познакомила тебя с новым любовником или старым?
Я нахмурилась. Тут нужен был деликатный подход, а у Михала сейчас изящества, как у тупого топора.
– Пенелопа, прости нас, – поспешила сказать я прежде, чем Михал успеет открыть рот. – Мы понимаем, что тебе трудно говорить о Бабетте…
Однако вампир снова перебил меня, и его голос звучал холоднее с каждым словом.
– Может, она упоминала, что на работе неприятности или кому-то из родных нужна помощь?
Лицо Пенелопы исказилось, и я заспешила разрядить обстановку. Я переплела пальцы, чтобы не начать заламывать руки. Или не придушить Михала.
– Мы расследуем смерть Бабетты, и нам помогут любые сведения о ее последних днях: о необычном поведении, о новых знакомствах.
– Неужели? – иронично спросила Пенелопа, и такое выражение лица ей совершенно не шло. – Я скажу тебе то же самое, что сказала твоим братьям, Селия Трамбле: я даже не знала, что Бабетта отправилась в Цезарин, не говоря уж о том, кто мог похитить ее тело.
Я расстроенно вздохнула. Разумеется, она знала, кто я такая. Наверняка меня скоро раскроют.
– Шассеры приходили в «Бездну»? – резко спросил Михал.
Пенелопа фыркнула.
– Попытались. Кто-то из твоих дружков им подсказал, – прорычала она, глядя на меня. – Но ты уже познакомилась с Эпониной и понимаешь. Она увидела, что к нам идут эти болваны, и все покинули «Бездну» до их прибытия. Все, кроме меня. – С гордостью и вызовом она вскинула голову. – Я осталась и ответила на их вопросы, потому что никто – никто – не хочет отомстить этой мрази за смерть Бабетты так же сильно, как я. Она и Сильвия мне как сестры, и я выпотрошу любого, кто причинил им вред.
– Сильвия?
Пенелопа поспешно отвела взгляд, ругая себя за оплошность:
– Младшая сестра Бабетты.
Я растерянно нахмурилась:
– Не знала, что у Бабетты есть сестра.
– Возможно, ты знаешь ее не так хорошо, как думаешь.
– Где ее можно найти?
Пьяный мелузин налетел на Михала, и тот тут же его оттолкнул.
– Сильвию?
В глазах Пенелопы промелькнуло ликование и боль.
– Нигде. Сильвия скончалась три месяца назад, – и прежде, чем мы успели открыть рты, коротко добавила: – Болезнь крови.
«Вот оно что…»
Я слышала об этом недуге только однажды: она унесла жизнь маленького мальчика по имени Матье, чья смерть превратила его мать в жестокую ведьму. Та погибла в битве за Цезарин вместе со своей хозяйкой, теткой Коко Ля-Вуазен, которая когда-то правила Алыми Дамами железной рукой.
– Мне так жаль, Пенелопа, – тихо произнесла я. – Ты потеряла обеих кузин…
Пенелопа дернулась словно от удара:
– Нам не нужна твоя жалость!
– Да, разумеется.
Нахмурившись сильнее, я примирительно подняла руку. Мне было больно за Пенелопу, но, если она не захочет ничего говорить, придется действовать более прямолинейно. Я содрогнулась при мысли о том, что мог сделать Михал.
– Может быть, поговорим с глазу на глаз? В более удобном месте?
Отодвинув ногой пуфик, я незаметно осмотрела пол. Возможно, комнаты были где-то внизу, а подушки скрывали двери. Только вот… Я подавила растерянный вдох. Никаких дверей не было.
– В твоей комнате Жермен. Может, пойдем в комнату Бабетты? – Я намеренно помолчала. – Ты уже убралась в ней?
– Не твоего ума дела, свинья.
Я нахмурила брови. Бурлящие чувства Пенелопы были вполне понятны, и все же оскорбление казалось каким-то… преувеличенным. Слишком истеричным. Она ничего не имела против нас, пока мы не заговорили о Бабетте, а о моей службе в шассерах знала и до этого.