Нужно зайти обратно в дом. Что бы там ни говорил Михал обо мне, я знала одно: вернуться к прежней жизни я уже не могла. Никогда у меня не будет лодки, сада с розами и порога из дуба. Никогда я не буду жить рядом с сестрой. При мысли о том, что, узнав о моей неудаче, папенька самодовольно усмехнется, а матушка озабоченно нахмурится, к горлу у меня подкатила желчь. Я не могла смотреть им в глаза. Я вообще никому не могла смотреть в глаза, особенно Михалу, но что мне оставалось делать? И снова почему-то он стал меньшим из зол… Как так получилось? Как случилось, что я предпочла компанию высокомерного и властного вампира своим собственным родителям и друзьям?
«Говорит та, чья сестра подарила серебряный крест Бабетте».
Я неохотно вынула из кармана серебряный крест и снова пригляделась к нему. В лучах солнца он ослепительно сиял, и, если чуть наклонить его – внутри у меня все сжалось, – действительно казалось, что раньше на нем было выгравировано «ФТ». Штрихи буквы «Б» казались новыми и не такими отчетливыми. Как свежие надписи в гримуаре Ля-Вуазен. Я провела пальцем по неровным краям креста, толком не глядя на них. С чего вдруг моей сестре носить такой крест? Неужели она была как-то связана с Бабеттой и Некромантом? Или, может, Бабетта украла у нее подвеску? Я сильнее нажала на край. Нетерпеливо. Может быть, «ФТ» вовсе не была Филиппой Трамбле. Может быть, Михал совершенно не понимал, что говорил, и схватился за соломинку, как делали мы все.
«Да ты вообще обо мне ничего не знаешь».
«Очевидно, ты тоже о себе ничего на знаешь, если полагаешь, что жертва ради этих людей имеет к ним какое-то отношение».
Чувствуя себя совершенно несчастной, я хотела уже подняться со ступенек, как вдруг пальцем нащупала на кресте выступ, который был острее других. Прямо на краю горизонтальной перекладины креста. Я рассеянно на него посмотрела… и ахнула. Наклонившись ближе, я вгляделась в витиеватый механизм, скрытый в ажурных завитках. Наверное, я ошиблась. Выступ был похож на какую-то застежку. Выходит, что это был и не крест вовсе, а медальон. Но ведь Михал бы понял, если бы крест открывался; он бы сразу разглядел замочек, как разглядел инициалы, и все же… Я еще раз наклонила украшение. Застежка была очень хитро спрятана, и, если бы я не ощупала край, я бы вообще ее не заметила.
Внутри у меня все затрепетало.
В таком крошечном углублении идеально спрятать секрет.
Взволнованная – во рту внезапно пересохло, – большим пальцем я открыла маленькую дверцу, и клочок писчей бумаги упал мне на колени. У меня перехватило дыхание. Пожелтевший лист был сложен в несколько раз. Вероятно, он был важен, если владелец креста носил его близко к сердцу. Дрожащими пальцами я развернула его и прочитала:
«Дорогая моя Филиппа!
Сегодня как будто Февраль. Встретимся в полночь у нашего дерева, и мы втроем будем вместе навсегда».
Три строчки. Три простых предложения. Я так пристально смотрела на них, словно как-то могла обратить их в ложь. Перечитала их два, три, четыре раза. Остальная часть письма была оторвана. Каждый раз, когда я смотрела на ее имя, мое сердце сжималось… «Филиппа».
Теперь уже сомнений не оставалось.
Крест принадлежал моей сестре.
А эта записка… Она тоже ее читала, держала в руках, а потом спрятала в украшение. Этот крест ей подарил возлюбленный? Может, он вырезал ее инициалы и подарил медальон в знак обещания, как Жан-Люк подарил мне кольцо?
«Встретимся в полночь у нашего дерева, и мы втроем будем вместе навсегда».
Я с трудом проглотила ком в горле. Как долго он ждал у дерева, пока не понял, что она никогда не придет? Пока не понял, что их мечта останется лишь… мечтой. И кто третий?
«…И мы втроем будем вместе навсегда».
Я нахмурилась. От беспокойства по спине у меня побежали мурашки. Это явно не была Бабетта. Филиппа получила послание, когда еще была жива, а в то время Бабетта ухаживала за больной сестрой. И почему он написал «Февраль» с большой буквы? Чем дольше я смотрела на записку, тем меньше смысла я в ней находила.
«Сегодня как будто Февраль».
«Февраль». Я напряженно пыталась понять смысл слова, но могла лишь представить холодный месяц, зимнюю пору, воображаемый ледяной дворец Филиппы. Может, так он хотел предупредить ее, чтобы она не оставляла следов на снегу? Я фыркнула при мысли о том, что родители в полночь разглядывали ее следы на лужайке, но, по правде говоря, ничего смешного в этом я не находила. Мне стало еще хуже, и в глубине души я пожалела, что вообще нашла эту записку. Холодными пальцами я сложила пергамент.