Горло сдавило так, что сложно было говорить.
«Как же это нечестно».
Даже после смерти Мила не хотела говорить правду. Нечестно, что она погибла такой ужасной смертью, желая помочь Дмитрию, а тот сбежал целым и невредимым. Он бросил ее в мусоре, убил сотни невинных и все же выжил, чтобы скорбеть по ней. Скорбеть по себе. Если бы мой желудок не был пуст, меня бы стошнило.
Я осторожно протянула ему письмо и прошептала:
– Мне жаль.
Смотреть ему в глаза было невыносимо. Я не знала, что сказать.
– Я любил Милу.
В мгновение ока Дмитрий оказался передо мной, а в его карих глазах горел огонь. Невольно я сжала нож.
– Я любил ее, Селия, и я сделаю все, чтобы отомстить за ее смерть. Своими руками вырву у этого Некроманта сердце. Сожгу на костре Бабетту.
Выхватив у меня нож и отшвырнув его, он схватил меня за плечи, вынудил посмотреть ему прямо в его горящие глаза, чтобы я по-настоящему увидела его.
– Но для начала мне нужен гримуар. Мне нужно вернуть самообладание, чтобы трагедии у Сан-Сесиля никогда больше не повторилось.
Он выглядел совершенно искренним, свирепым – одновременно как Дмитрий, которого я знала, и как Дмитрий, которого я видела в «Бездне», – и сейчас он был настоящим. Теперь я была в этом уверена. Он совершил ужасные, непростительные поступки, но мы все когда-то делали что-то ужасное.
Даже Филиппа.
Если никто не поможет Дмитрию, он продолжит убивать, и его кошмарная коллекция будет расти и расти, пока не раздавит его.
– Я помогу тебе найти гримуар, – сказала я.
Мне оставалось только молиться, что я проживу еще довольно долго и успею пожалеть об этом.
Глава 44. Серебряная бабочка
Родители никогда не заворачивали подарки для нас – это всегда делала Эванжелина, у которой была скверная привычка заворачивать подарки только с наступлением сочельника. Матушка приходила в ярость от такого, но для меня это стало традицией: когда часы пробивали полночь, я будила Пиппу, и вместе мы – обычно притворяясь пиратами – прокрадывались в кабинет отца, чтобы посмотреть на добычу. Однажды я сделала нам повязки на глаза и довольно уродливого попугая для сестры. Она назвала его Фабьен и таскала его везде на плече, пока матушка не накричала, что мы развозим грязь, и не выбросила его. Мы с Филиппой плакали неделю.
Шли годы, и сестре все меньше хотелось играть со мной. Она все меньше стала мне улыбаться, а потом, когда ушла Эванжелина, и вовсе перестала. В следующем году наша новая гувернантка – женщина с худым и бледным лицом, ненавидевшая детей, – заперла все наши подарки в шкафу у своей спальни. Я разбудила Пиппу, желая продолжить нашу игру, но та натянула одеяло на голову и со стоном перевернулась.
– Уходи, Селия.
– Но все же спят!
– И правильно делают, – проворчала она.
– Да ладно тебе, Пиппа. Папенька на прошлой неделе приметил такой красивый синий шарф. Может, он купил его для меня. Он говорил, что синий мне к лицу.
Она приоткрыла один глаз и сонно на меня посмотрела.
– Синий тебе не идет.
– Уж больше, чем тебе. – Я ткнула ее в ребра чуть сильнее, чем того хотела. – Так ты идешь? Если шарфа не окажется среди подарков, куплю его себе сама, – лучезарно улыбнулась я ей. – Рид заглянет к нам в рождественское утро. Хочу, чтобы мой наряд сочетался с его мундиром.
Филиппа отбросила одеяло и прищурилась.
– И как же ты собираешься его купить? У тебя нет денег.
Я беспечно пожала плечами и проплыла к двери нашей детской.
– Папенька даст мне денег, если я попрошу.
– Ты ведь знаешь, откуда он их берет, так?
Но я уже выскользнула в темный коридор, и Пиппа, схватив свечу, нехотя пошла за мной.
– Селия! – прошипела она. – Нас же накажут из-за тебя! – Она потерла руки, пытаясь согреть их. – И все из-за какого-то уродливого шарфа. Зачем тебе вообще подбирать наряд в цвет одежды Рида? Неужели ему надо надевать шассерский мундир, чтобы подбросить полено в наш камин на Святки?
Я повернулась и посмотрела на сестру. Мы стояли у спальни гувернантки.
– Почему ты так ненавидишь его?
– Вовсе нет. Просто считаю, что он смешон.
Я вынула шпильки из волос и вставила их в замок шкафа.
– А что ты хочешь на Рождество в этом году? Красивое перо и стопку писчей бумаги? Бутылочку чернил? Ты столько писем пишешь…
Филиппа скрестила руки на груди:
– А вот это тебя не касается.
Я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть, и поглубже вставила шпильки в замок. Сдула выбившуюся прядь с лица. Я думала, что открыть замок будет легче. В книге было все так просто.