— Я же говорила, что он может быть нудным. — Подойдя к свече, Одесса берет со столика под ней свиток. Развернув его без интереса, она отбрасывает его в сторону и выбирает другой. Обращаясь к кузену, она говорит: — Поторопись, Михаль. Я хочу поскорее покинуть это мерзкое место.
— Ты сказала, что жаждешь свежего воздуха, кузина.
— Воздух в Цезарине далеко не свежий, и не думай, что я не услышала осуждения в твоем голосе. Воздушные ванны приносят огромную пользу здоровью. — Она взмахивает рукой и перебирает другие свитки, ее внимание уже рассеялось. — Неужели ты всегда должен быть таким закрытым? Немного времени, проведенного за голым окном, может пойти тебе на пользу…
— Хватит, Одесса.
К моему удивлению, она подчиняется без протеста, не закатывая глаз и не бормоча оскорблений под нос, и это немедленное повиновение выглядит более зловещим, чем любая угроза, которую мог бы произнести мужчина. Лу рассмеялась бы ему в лицо. Жан-Люк напал бы через секунду.
Подозреваю, что оба они были бы уже мертвы.
Мужчина — Михаль — делает размеренный, контролируемый вдох, прежде чем вернуть свое внимание ко мне, но даже я вижу, что его терпение иссякает. Он вскидывает бровь, его глаза становятся еще темнее, чем прежде. Ровные, пугающе черные. — Ну что? Каким я тебе придусь, питомец? Приятный или неприятный? — Я решительно смотрю на него, пока он не кивает с мрачным удовлетворением. — Очень хорошо.
— Козетта. — Я произношу это имя сквозь стиснутые зубы, не желая разрывать зрительный контакт. Хороший лжец никогда не отворачивается, не колеблется и не опускает руки, но я никогда не была хорошим лжецом. Теперь я молю Бога помочь мне стать им. — Меня зовут Козетта Монвуазен.
Его лицо еще больше мрачнеет от очевидной лжи.
— Ты Козетта Монвуазен?
— Конечно, я.
— Сними плащ.
— Я… Что?
Возможно, он видит панику в моих глазах, чувствует внезапное напряжение в моем теле, потому что он наклоняется еще ближе. Его ноги прижимаются к моим. Его губы кривятся в жесткой ухмылке.
— Снимите плащ, мадемуазель Козетта, и покажите нам свои шрамы. Как у Алой Дамы, у вас они должны быть.
Я вскакиваю на ноги — отчасти чтобы изобразить возмущение, отчасти чтобы избежать его прикосновения, — и стул за моей спиной падает на пол. Одесса поднимает взгляд от своих свитков, любопытство разгорается, а мои щеки пылают, а руки сжимаются. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — молю я, — но теперь я не могу повернуть назад. Я должна солгать так, как не лгала никогда прежде.
— Как вы смеете, мсье? Я Алая принцесса, и я не позволю, чтобы со мной разговаривали в такой непристойной и привычной манере. Вы сами сказали, что чувствуете магию, текущую в моих жилах. Очевидно, что я в меньшинстве, поэтому, пожалуйста, послушайте свою кузину и осуществите все свои планы на этот вечер. Давайте не будем затягивать неприятности. Скажи мне, чего ты хочешь, и я постараюсь исполнить ваше желание — или убейте меня здесь и сейчас. Я не боюсь смерти, — добавляю я, устремляя на него свой самый свирепый взгляд, — так что не вздумайте пугать меня пустыми угрозами.
Все еще приседая, совершенно невозмутимый, он наблюдает за моей тирадой с язвительным равнодушием.
— Лгунья.
— Прошу прощения?
— Ты лгунья, питомец. Каждое слово, произнесенное тобой с момента нашей встречи, было ложью.
— Это не…
Он щелкает языком в мягком порицании, качает головой и медленно поднимается на ноги, словно разворачивающаяся тень. Я не могу не сделать шаг.
— Как вас зовут? — спрашивает он, и что-то в его голосе — возможно, внезапная неподвижность — предупреждает, что это в последний раз.
— Я уже говорила вам. Я Козетта Монвуазен.
— Ты жаждешь смерти, Козетта Монвуазен?
Подсознательно я отступаю еще на шаг.
— Конечно, я не жажду смерти, но смерть неизбежна, мсье. Она рано или поздно настигает всех нас.
— Правда? — Он сокращает расстояние между нами, казалось бы, не двигаясь. В одну секунду он стоит, сцепив руки за спиной, вон там, а в следующую — прямо здесь. — Ты говоришь так, будто знаешь ее.