— Просветите меня, мадемуазель. Что делает джентльмена джентльменом?
— Вы меня опекаете.
— Это простой вопрос.
Когда я вскакиваю на ноги, в его черных глазах мелькает холодное веселье, которое разгорается ярче, когда я спотыкаюсь и хватаюсь за его широкое плечо, чтобы удержать равновесие. Моя рука мгновенно отдергивается. Меня тошнит от этого прикосновения — от ярости в животе, от унижения. Я не та, кто ему нужен. Не совсем. Я даже не настолько важна, чтобы убивать.
Воспользовавшись его уязвимым положением, я пытаюсь проскочить мимо него, но он снова — между одним мигом и следующим — перемещается передо мной, преграждая мне путь. Мой взгляд устремляется к двойным дверям.
Я пытаюсь снова.
Он снова появляется.
Сцепив руки за спиной, он говорит с жестоким легкомыслием.
— Могу лишь предположить, что следующим вашим шагом будет поиск моей кузины и взывание к ее состраданию, возможно, материнскому. Позвольте мне избавить вас от разочарования: Одесса — наименее материнское существо на свете. Даже если бы она сочувствовала вашей беде, она не стала бы вам помогать. Она подчиняется мне. — Он делает паузу с мрачной полуулыбкой, наклоняя голову к окружающим нас мужчинам. — Они все передо мной отчитываются.
Мое сердце бешено стучит в ушах, пока я смотрю на него.
Секунда.
Две.
Когда я поворачиваюсь и делаю выпад в сторону перил, он снова появляется передо мной, и я замираю, чтобы не столкнуться с его грудью. Юмор в его глазах постепенно исчезает от того, что он видит в моих.
— Раз уж вы так мало заботитесь о собственной жизни, позвольте мне ускорить эту глупость.
По взмаху его руки все матросы на корабле прекращают выполнять свои обязанности, встают в полный рост и идут к поручням по правому борту. Однако на этом они не останавливаются. Не колеблясь, не говоря ни слова, они продолжают подниматься, пока не встают в аккуратный ряд вдоль поручня, балансируя под порывом ветра и ожидая дальнейших указаний. Ветер усиливается до крещендо, пока я с ужасом наблюдаю за ними. Потому что они похожи на оловянных солдатиков, стоящих там, и вдруг я вижу вовсе не их пустые лица.
Я вижу свое.
Когда-то Моргана сделала мое тело таким же бессильным. Своей магией она заставила нас с Бо вызвать друг друга на дуэль, заставила причинить друг другу боль, чтобы передать послание своей дочери. Даже когда мой меч вонзился в его грудь, я ничего не могла сделать, чтобы остановить его, и в тот миг я поняла — я знала, что никогда больше не увижу такого зла. Я знала, что никогда не встречу равных ей.
Когда один из солдат неуверенно покачнулся, заскользив ногами по перилам, я с новой силой рванулся к Михалю.
— Остановите это. Остановите это немедленно.
— Ты не в том положении, чтобы выдвигать требования, питомец. Если ты попытаешься доплыть до Цезарина, мои люди последуют за тобой, и они также трагически замерзнут насмерть. — Его глаза становятся какими-то чужими и пугающими, какими-то дикими, когда он берет прядь моих волос и перебирает ее между большим и указательным пальцами. — Конечно, анемия сократит срок их жизни до менее чем семи минут. Возможно, до четырех, если повезет. Вы будете вынуждены наблюдать, как они все утонут. — Пауза. — Ты понимаешь?
Анемия? Я отступаю от перил, словно у них выросли рога, пытаясь разобрать слово. Когда мне это не удается, ярость в моей груди разгорается с нерациональной силой.
— Отпустите их, — огрызаюсь я. — Я ничего не отвечу, пока они не окажутся в безопасности на палубе.
— На палубе нет безопасного места. — Хотя он произносит эти слова с тихой угрозой, матросы каким-то образом понимают его намерение; так же быстро и бесшумно, как они взобрались на поручни, они спрыгивают с них, чтобы продолжить свой жуткий танец. Теперь они уже не оловянные солдатики, а марионетки. Михаль наклоняет голову. — Мы пришли к соглашению?
— Как вы их контролируете? — спрашиваю я. — Мужчин?
— Как у тебя нет шрамов?
— Госпожа Ведьм наложила на меня заклинание, чтобы замаскировать. — Ложь срывается с моих губ с неожиданным наслаждением. Я как можно незаметнее отклоняюсь влево, устремляя взгляд на мужчину с колом в форме лебедя. — Мы знали, что вы планируете похитить меня…
— Petite menteuse. — Глаза Михаля еще больше темнеют от этой лжи. Маленькая лгунья.
Несмотря на тревожные доказательства обратного, я не могу удержаться от того, чтобы не сжать кулаки.
— Я не лгунья.