Дорогу к роднику Освальд вроде запомнил, но нигде не видел Айны. Покрутил головой, пытаясь понять — заблудился, либо нет?
— Я тут.
Он пошел на голос, идущий из-за разлапистого широкого дерева с торчащей половиной корней. Широкие округлые листья, серебристо-алые, уже начали опадать, давая место свежим, сверкающим свежими льдистыми остриями в раскрывающихся почках.
— У меня на поясе в широком кармане полотно и зеленое тесто. Разомни его и дай с полотном.
Освальд не стал спорить, просто нашел нужное. Тесто пахло чем-то приятным, становясь теплее и мягче, из твердого быстро став почти свечным воском у самого пламени. Освальд обошел ствол и протянул ей, стараясь не удивляться. Отворачиваться он и не подумал.
Айна стояла между корней, где родник, бурлясь, затекал в глубокую промоину, почему-то слегка паря. Стояла голышом, светлея золотистым гибким телом между темной бугристой коры. Темнели и багровели размашистые пятна от удара ветвью, такие, что казалось странным — как тиллвег могла стоять? От крепкой небольшой груди, вспухшей двумя рубцами и до твердой даже на вид задницы — почти сплошной кровоподтек.
А еще ее волосы оказались безумно красивыми. Живой медью липли к гладкой коже, перекатывающимся мускулам, превращающим и без того чудесную женскую красоту в идеальную.
— Вот так манку всегда и завлекали дураков вроде тебя, красавчик. — сплюнул сзади Чихъ, ни разу не хрустнувший подходя. — Сводили с ума и делали своими рабами.
— Врешь ты все, Лис. — лениво ответила Айна. — И завидуешь, потому как он молод и явно красивее тебя. Освальд, я бы на твоем месте помылась. Полтора дня Квиста пахнут, с непривычки, очень сильно. И точно перебивают смрад дохлого лютобоя.
— Ничего страшного. — Освальд присел у дерева, скинув, наконец, флягу. Спина пела песню страданий и он с ней соглашался. — Потерплю.
— Дурак. — Айна, переложила в левую руку, раньше скрываемую в правой и за волосами, зло бьющуюся пиявку с лапами, прижала к круглому и почти черному пятну на левом бедре. Тварь тут же вцепилась, прокусив кожу и обмякнув, на глазах становясь еще темнее и плотнее. — Твое дело.
— Манку даже змеи не кусают, боятся отравиться и помереть. — фыркнул Чихъ. — А кровососки их лечат, боятся, что иначе приколет к дереву и оставит птицам.
— Племена всегда нас боялись и завидовали. Делай рогатину, Лис, хватит трепать языком. Квестор, поможешь мне с мазью?
Она подошла ближе, встала, тряхнув медью, мокро облепившей качнувшуюся упругость. Освальд, чуть не расплескав в стороны совершенно размякшее тесто, кивнул и встал.
— Чихъ из лесного народа, верно?
— Да. Он последний Лис.
— Но у него нет татуировок.
— Конечно, он же Лис, все лисы хитры и могли спокойно уходить за засеки, бродить среди людей, устраивать засады там, где их не ждали.
— Мы не воевали с людьми.
— Ты еще скажи, что не приносили жертвы своим духам, старик.
— Мы никого не убивали и никому не выпускали кровь с кишками.
Айна кивнула.
— И ведь не врет, квестор. Они просто заманивали детей к шаману, а тот направлял их в лес.
Освальд покосился на Чиха, угрюмо прилаживающего к ратовищу наконечник.
— Мы заключили договор с Безантом. — дед оценивающе осмотрел работу, спроворенную очень быстро. — Нас предал кто-то из ваших, красавчик. Выдал с головой народу Амра и народу Вётел. И Лисов не стало, кроме одного глупого мальчишка, ушедшего в ту ночь на праздник весенних костров в деревню. Старейшины нам это разрешали, нам было интересно, мы бросали жребий, уходя по одному.
— Лис не осталось. — Айна, проверив плотно натянутое Освальдом полотно, осталась довольна. — И это не очень хорошо.
— Манку жалеет о Лисах? — Чихъ сплюнул.
— Манку жалеет о помощи твоего племени, когда нам было чуть проще. Не сильно, но проще.
Чихъ не стал сплевывать, просто встал и ушел куда-то в кусты.
— Помоги.
Айна протянула руку и поднялась, цепко ставя ноги на осклизлые корни, торчащие змеями.
— Спасибо, квестор.
— На Зеленой заставе командует…
— Комрад, полукровка. — Айна кивнула. — Думает, нас никого здесь нет. Глупый и самонадеянный, решивший, что ему нужно идти своим путем и не понимающий, с чем мы тут боремся.
— А с чем вы боретесь?
Айна впилась в него глазами. Освальд неожиданно понял странную штуку: ему стало наплевать на ее красоту. Такие глаза в обычной жизни могли быть только у давно живущей на свете и вкусившей ее полностью бабки. Спрашивать — сколько ей лет ему совершенно не хотелось, даже было немного страшно.