— Здесь целая капказкая лошадь! А знаете, сколько стоит капказкая лошадь? Две «Волги»! Вот во что обошелся мне буланый, которого хотят отнять и отдать другим, и я знаю кому! И все под видом своих балансов! — И к тому же председателю сельпо: — Именно этой пластической операции… вам не удастся, Петр Иванович!
Последний поглаживал свой нос ладонью — как на грех он краснел, будто из чужой кожи.
Траян Николаевич, решив разрубить этот гордиев узел из колкостей, вдруг решительно сказал:
— Дай-ка сюда твои бумаги. Подсчитаем, обсудим, взвесим.
— И сожжете! А потом попробуй докажи, — мгновенно засунул в карман свои квитанции Василий. — Знаю я потребкооперацию, чуть что — списать. Это ведь муки мои, не только затраты финансов. Сколько я ходил за ним, чистил, мыл, выгуливал… А вы хотите пустить в огонь четыре года моей жизни?! Я, старьевщик, член кооператива, старался что было сил, душой болел за наших пайщиков, за их будущее процветание. Тому свидетельница — живая лошадь. Минуточку, минуточку, кажется… Слышите, как бьет копытом? Проголодался мой буланый. — И бросился в дверь, крича на ходу: — Спешу, спешу к тебе, буланый ты мой!
Остались в кабинете трое с поднятыми от удивления плечами. Первым опомнился Траян Николаевич.
— Скажем спасибо, что у нас в селе только один такой…
Милиционер добавил!
— Ну, попадется как-нибудь пьяным, получит он у меня доллары. Пятнадцать суток будет доллары считать!
Председатель сельпо почесал затылок:
— Интересно, кто его надоумил? Смотри-ка, и годовые выкладки, и квартальные… Он же неграмотный. А лошадь-то какая, Траян Николаевич! Прямо сердце болит. По цыгану и лошадь, слышите, как ржет? Обрадовалась…
Посовещавшись, пришли к единому мнению: хоть заготовитель и неграмотный, но в уме и оборотливости ему не откажешь.
— С делом справляется? — спросил Траян Николаевич у сокрушенного председателя сельпо.
— В высшей степени аккуратно и прибыльно, — опять погладив уже побелевший нос, что означало его чистосердечие, ответил тот.
— Мы с вами, Петр Иванович и Павел Степанович… Как бы вам сказать, мы в Ааму словно в Лихтенштейнском княжестве, и должны заботиться о судьбе нашего маленького государства. Кому выгодно терять ценных работников? Василий деловой работник, он полезен; на современном этапе, когда все старое и прогнившее выбрасывается из домов, он просто необходим. Да, необходим! Если хотите, как те бактерии, что поедают или разлагают отходы от нефтепереработки. Возьмите, к примеру, японцев… — Траян Николаевич неспешно прошелся по кабинету, как в былые времена прохаживался между рядами парт в классе. — Они ничего не выбрасывают, на одном только утильсырье побеждают американцев. Великое дело — утилизация! А чем мы хуже? Если бы мы переработали весь хлам, который выбрасывает наше село, представляете, какими ценностями покрылась бы земля в окрестностях Ааму!
В тот же день, к вечеру, было подписано новое, более четкое, со всеми необходимыми оговорками, трудовое соглашение между местной потребкооперацией во главе с председателем Петром Ивановичем Крэсэску и свободным гражданином Василием Ивановичем Воскресенье.
Новое трудовое соглашение разрешало старый спор. Председатель Крэсэску был уверен, что оно составлено с умом и весьма ощутимо в пользу сельпо: Василий Воскресенье Синькин-Синилькин отказывается от своего «долларового иска» к Аамускому сельпо по поводу содержания кобылы Лилии. Предмет спора, буланый, отныне и навсегда оставался в ведении заготовителя утильсырья, местом его пребывания была определена Синилькина конюшня. Правда, не было окончательно решено, чья он собственность. Уговорились не зачислять его ни на какой баланс: пусть буланый, до поры до времени, вольный и свободный, максимально используется, — запомните, пожалуйста, это условие, — на сборе отходов и утильсырья и способствует процветанию сельпо. Собственно, это была вынужденная уступка, все равно не было никакой возможности вырвать его из мертвой хватки ромэна. Потому молча допускалось: считать вопрос о буланом частично решенным, а самого жеребца ничейным. А Василий того и добивался: «Согласен! Ничейное, хоть сапоги, хоть кусок хлеба, хоть лошадь — это же мечта для цыгана!»
«Не будем докапываться, кто прав…» — думал каждый. «А я и подавно», — заключал Траян Николаевич, у которого, как обычно, разыгралось воображение. «Эта Гаага и вообще международные суды… Не хватало нам пропагандистских бумов! Тут план по сдаче под вопросом, а село Ааму заводит судебную тяжбу с бывшим нэпманом в присутствии двенадцати буржуазных заседателей! У нас село во главе с тремя председателями — сельсовета, колхоза и сельпо, а там заседатели с попом посередке, с распятием Христовым в руке. Причем, как пить дать, ни один уже в Христа не верует, а крест целовать придется… Да что целовать — и клясться над этим распятием!»