— Спасибо, Зиновия… Заходи, прошу, отведай! Яичница с луком, и помидоры хорошо усолились…
— Спасибо, милая, дома завтракать ждут. Слушай, давай в универмаг сходим, а? Новостей сколько!.. Кристина у колодца с три короба нагородила: говорит, Ангела-почтальона с работы выгнали. Оказывается, он не хочет уходить из дома мельника, вроде из-за того, что это дом-музей. А ему просто жить негде, кому охота остаться без квартиры? А Ивгения, что живет в третьем доме от Беллони, говорит, совсем не та причина. Он подыскал тепленькое местечко — сторожить тучи, милая, тучи над селом! День-деньской с весны до октябрьских заморозков лежи себе пузом кверху и пялься в небо!.. И за такой труд, говорит, градобойная контора платит чистыми рублями. А контора получает тыщи от совхоза! Дескать, мои хлопцы защищают вашу кукурузу, виноградники и табачные поля от града… Не пожалеете копейку — получите урожай! Ну, Ангел… Пульнет разок ракетой в небо, вот тебе и сотня в месяц!
— Глупости! — отрезала Деспина и решительно заплела косу, как Жанна д’Арк заплетала свою, когда еще пасла гусей.
— Да своими ушами слышала!.. Анисия была в буфете, а Аглая, ее своячка, допоздна не закрывала, потому что пришел председатель сельпо с лектором. Так вот Анисия и говорит: Ангел — великий бузотер. Гнать его надо в шею, как бездельника с претензиями…
«Боже, — обмерла Деспина, — отовсюду его гонят! И за что? Ведь говорил от чистого сердца — засомневался человек, правильно ли прожил. В конце концов, что за дело кому-то до твоей жизни, ровно идет, как по писаному, или хромает… Не устраивай из нее спектакля, говорят, не надо нам твоих исповедей».
— И еще тот мужик рассказывал про какое-то заведение… Надо, говорит, облицевать овраг камнями и построить сцену, когда приедет театр Мос-Софокл со своими артистами и дадут концерт — они все любят делать на воздухе…
Арионов пудель сидел в кустах у забора и ничего не понимал: с летней плиты разносятся по двору изумительные запахи, а две женщины болтают, и конца этому не видно. Он стал проявлять нетерпение: нет чтобы сесть и поесть, глядишь, и ему бы перепало, — стоят как вкопанные и языками чешут!
— Перестань, пожалуйста, — перебила Зиновию Деспина. — Ты ничегошеньки не знаешь! Почему ты веришь всякому встречиому-поперечному? Я была вчера на лекции. Ангел… — и опять покраснела: этой дурехе она готова была с утра плакаться о своем горе! Одернула платье и выпалила: — Ты говорила, Зиновия… Знаешь, соберешься в магазин, зайди за мной, пойдем вместе!
— Лучше уж ты заходи, — пока управлюсь по дому…
— Ну ладно, если успею прибрать, — бодро ответила Деспина и опрокинула на невысокий трехногий столик мамалыгу.
Желтый горячий комок дышал тихо, успокоенно, как дышало само утро, вырвавшись из пасти прошедшей ночи. «Что же я, остывает… Всему своя пора — завтракать так завтракать!»
Деспина склонилась над столиком, приложила ладони ко рту и зашушукала, словно бабка-знахарка над зельем:
— Ангеееел? Ты где-е-е?.. Сюда, Анге-е-е-ел!..
Конечно, трехногий столик с едой и вилки с блюдцами промолчали, — как парок от мамалыги, растаял над ними маняще-ворожащий шепот: «Ко мне, Ангел, ко мне, иди сюда… Где ты, где?!»
У этого шепота своя история… Старая цыганка из районного центра взимала «за постановку любовного зова» по твердой таксе — 25 рубчиков. «Когда душе невмоготу, дочка, — грудным табачным голосом уверяла цыганка, — надо жгуче произнести его имя, звать что есть силы, звать дрожью голоса и тела, и тут же обидеться… Поняла? Дескать, кликнула тебя, не пришел, а я вот сяду и позавтракаю одна. Если нравится, сиди голодный, собака, мне наплевать…»
Арионов пудель повилял хвостом и навострил уши: что она там шепчет, неужели подзывает его, вконец отощавшего, разделить трапезу? Или ему мерещится с голодухи?
Деспина окинула взглядом стол, отщипнула кусочек мамалыги, но так и не решилась сесть одна посредине двора. Разложила еду по тарелкам, и ему, и себе… Именно ему первому, как сказала цыганка: «прежде ЛЮБИМОМУ надо положить», но сам-то он, сам Ангел, — где?
— ДОЧЕНЬКА! ВО ВРЕМЯ ВОСКРЕСНОГО ЗАВТРАКА ДОЛЖНА ТЫ ВОРКОВАТЬ… БУДЕШЬ ЕГО ЗВАТЬ, СЛОВНО ГОРЛИЦА НА ВЕТОЧКЕ! ТЫ — ОДИНОКАЯ ГОРЛИЦА, К КОТОРОЙ ГОЛУБЬ ЕЕ, ПАКОСТНИК, НЕ ИДЕТ, А ОНА ВСЕ ДОЖИДАЕТСЯ, ВОРКУЕТ-ЗОВЕТ!.. ПОНЯЛА?
Как сядешь у всех на виду и примешься «ворковать»?! Деспина вздрогнула — неужто и в самом деле она умом слабеет? С таким жаром окликнула Ангела — голова пошла кругом! А нужно еще и любезности ему нашептывать, цыганка так велела…