— Еще пишут в наше Ааму, видишь? Не забывают, значит. А тебе ничего нет…
Дед сунул конверты обратно в сумку.
— А этот сумасброд… Где он теперь? — вздохнул старик, будто сам отправил его за тридевять земель. — Скажу тебе, дочка. Поздно уже было, телевизор не работал. Слышу, стучат в дверь: «Добрый вечер, дядя Антон…» А явился-то под утро! «Извините, зашел проститься. Я, говорит, не из слюнявых сентименталов. И знаю, вы не из тех, кто верит всякой болтовне. Порой даже сами себе не верите, за что я вас и уважаю, и хвалю. Говорит, пытался им объяснить вчера вечером… Ой, как заржали! Рассказывал о себе и о вас, и какие мы глупые, — хохочут, да и все! Представляете, что ни скажу, все смешно! Я, говорит, только что оттуда, из Дома культуры. Нет, окончательно все отупели, хихикают, словно я последний пройдоха. Весь зал шлепал в ладоши, как этому… Тарапуньке, что ли?»
— Неправда, — вырвалось у Деспины. — Я вчера тоже была… Мне было больно!
Дед Антон насупил мохнатые брови: «Эх, святая ты простота!..»
— Расскажи, дочка, что там за лекция такая… А то другие говорят, будто Ангел надо мною, старым, потешался.
Деспина вздохнула глубоко, в глазах даже бабочки зарябили — ее спрашивают о ЛЮБИМОМ… Смотри-ка, Беллони прямо-таки по-отечески расположен:
— Тебя Деспиной, кажется, звать? Послушай старика, Деспинушка, проживешь и ты жизнь… И скажут люди, что кто-то наговорил о тебе — дурное или хорошее, — неважно. Махни рукой, милая, как на сбежавшее молоко. Мне, собственно, парня жаль!..
Его сочувствие и отеческий тон наполнили Деспину гордостью. Ах, если бы еще и Ангел, в образе НЕЗРИМОМ, послушал, как она разговаривает со стариком Беллони!..
— Вы правы, дядя Антон, не верьте пересудам…
Казалось, Деспина — горлица и клич ее услышан.
А в это время Арионов пудель облизывался, уверяя себя: «Как по-львиному я зарычал! И врезался снарядом в какие-то бабьи юбки! И потом взорвался осколками и полетел птицей… и клюв у меня был, и птичье крыло, и горячая кровь дичи звала: „Лети, пудель, лети! Тебя ведет твоя судьба…“»
— Дядя Антон, — воодушевилась Деспина. — Не иначе, кто-то сглазил нашего Ангела. Он же такой искренний, и делу предан…
— Какому такому делу? — поинтересовался старик.
— Ну, вы же знаете, он не для себя старается… А они решили, что он над ними насмехается, и все переврали.
Дед Антон смотрел на ее воодушевление, как родитель на дитя свое шепелявое.
— Ишь ты! — снял с плеча сумку и покрутил шеей, как лошадь от надоевшей уздечки. — На!.. — и протянул сумку Деспине. — Держи и послушай. Пришел ко мне Ангел под утро и спрашивает: «Почему так получается, бадя Антон? Если не видят люди, чтобы человек делал что-то для своей выгоды, почему считают его никуда не годным?» Это он мне говорит! А я сам всю ночь напролет из-за этого глаз не сомкнул…
У Деспины забилось сердце: почему дядя Антон вручил ей Ангелову сумку, набитую газетами? Ведь это, как выражаются, подотчетный предмет и неразлучная подруга почтальона!.. Что с Ангелом случилось, где он?
Беллони продолжал:
— А у него ни кола ни двора, сама знаешь, да и карьеры никакой. Спрашивается, что за дело у него было в жизни? Ну, я ему в лоб: «Чем ты намерен заняться, парень? Ракету хочешь? Будешь стрелять в тучи!..» — «Правильно, старик, говорит. Когда сказали про музей, я хотел стать былинкой. Решил: мотоцикла не дали, из дому выгнали — стану тополем на взгорье! Теперь есть ракета — отлично. Пусть бьет град все ваши тополя и крыши, нет больше сил — буду стрелять в Синькина!..»
— А где он сейчас?
Сумка закачалась в руке у Деспины, как зыбка с младенцем.
Беллони будто и не слышал:
— Тогда я ему прямо: «Дался тебе этот Синькин! Лучше иди ко мне приемным сыном!» Он, конечно, остолбенел: «Как так сыном? Что с тобой, старик?!» А я в ответ: «Твое дело размышлять над моим предложением. Есть у меня и дочери, и зятья, но нет более одинокого существа в этой деревне, чем Антон Беллони!» Тогда он протянул мне сумку: «По рукам! Но на одном условии. Вот моя сумка, она и решит. Меня, может, с неделю не будет, может, меньше. Такого позора, чтоб меня выгнали, как собачонку, я… Я этого так не оставлю! Увидят тебя с сумкой, обрадуются: „Непутевый был Ангел, туда ему и дорога. Хорошо, что выгнали!“ А если хоть один человек скажет доброе слово… ну, что я не фигляр и не бездельник, а еще достоин дела, так знайте: Я — ТВОЙ СЫН. Можешь на меня положиться». Понимаешь, Деспина?
А та ничего не понимала. Ей всегда казалось, что мужчины в наши дни больше спорят, чем делами занимаются. Что это за «усыновление», через отзыв третьего? «Ой, а не сказала я чего лишнего? Ах, выпустила бы из тайника ГОРЛИЦУ — нашла бы здесь самого Ангела! Надо поскорей шепнуть ей: „Лети, милая, приведи… передай, что его любят, что мыслями о нем живут, а его сумка…“» — и Деспина прошептала: