Мама забегала, захлопотала, шутка ли — целая толпа у ворот, и неспроста — по делу.
— Ох, сестра… Были мы у этого, в Вулпештах… Говорили-говорили, так ни с чем и ушли…
Крестьяне переминаются у калитки. За плечами у них длинный путь, лица пропылились. Позади и ночи без сна, и слезы, и долгие думы в опустевшем доме…
Мама уже и на стол собрала:
— Ну, мамалыжка готова, садитесь… чем бог послал…
А те мнутся — зайти или домой пора? На завалинке уже рогожка подстелена… Неужто рассядутся сейчас в рядок и примутся жевать? А мама не унимается — сполоснула кружку: кому водички холодной с дороги?.. Не зря же отмахали столько!
Над столом парок от мамалыги, в печи огонек потрескивает… Кто знает — зря не зря? И что лучше — надеяться отцу-матери на что-то или, как сегодня, остаться без последней надежды? Что ей сказать — «Господи, прости нас»?! А что она, эта женщина, ответит… что рада напоить холодной водой из колодца?..
— Ну, мы только на минуточку — и по домам! — тетя Наталица решительно толкает калитку.
У стола выстроились табуретки, и цветастая рогожка на присбе зазывает — тут, пожалуй, минуткой не отделаешься…
— Думаешь, сестра, много мы узнали? — тетя мигом воодушевилась: такие новости, куда там! — Представь, что он насоветовал, Каранфилов племянник! Пишите, говорит, прямиком в Кенигсберг. Там, мол, есть профессор, который все знает… и много наших в тех местах воевало… — Тетя поправила платок. — Ох, этот инвалид! Милая, ты в жизни такого не видала! Заходим, — бог с ним, с профессором, говорю о племяннике Каранфила, — он, как вошел, тут же взял нас в оборот: «Все вы слепцы! — заявляет. Вот тебе и раз! — Даже если солнце на небе и лампочки в доме, все равно, говорит, плутаете в потемках!» Уф-ф… — перевела дух тетя. — Как тебе это нравится? Он, слепой, выставил нас на посмешище, фа!..
Тетя быстро повернулась к Михалаки Капрару:
— Кум, ты две войны видал… Что он про смерть плел, вспомни… То ли есть она, то ли нету? Не поняла я — кто там ее под замок запрятал? Этот его профессор из Кенигсберга, что ли?
Дай тете волю, кого хочешь заговорит. Как войдет в раж — не встревай, не остановишь.
— «Смерть! — кричит он мне, инвалид этот. — Да мы только прикидываемся!.. Нету смерти, уважаемые, никто ее в глаза не видел! Тогда чего от нее шарахаться? Вот на меня посмотрите: кто я, по-вашему? На мертвеца похож, скажете? Небось судачите втихомолку: „Несчастный, богом обиженный, что он видит? Что его ждет? Разве ж это жизнь?..“ А я вижу!! Все вижу! Вижу и то, чего ваши зрячие глаза не видят… вижу и вас, слепых, как тычетесь друг о друга впотьмах…»
Тетя Наталица не усидела — вскочила и затараторила без умолку. А я… я вытаращил глаза от восторга: «Вот это да! Слепой, а все видит! Вот здорово!..»
— Потом стал об Аргире рассказывать… Говорит, прощались с ним, и было это перед домом профессора… А тот профессор из Кенигсберга, ну как тебе сказать — все равно что господин доктор Чорба из Кишинева — все его знают, выйдет прогуляться, так встречные шляпы снимают, здороваются… А как у него Аргир очутился? Очень просто: у этого профессора полным-полно тяжеленных книг, на полках стоят. А сам он старый, очень старый человек, и говорит: «Дорогой Аргир, достань-ка мне с верхней полки вон ту книгу, в зеленом переплете, будь добр…» Мои-то книги, думаете, где я раздобыл? — спрашивает слепой. — Все от профессора Иммануила. Потому что звать его Иммануил!.. А на прощание Аргир и просит: «Земляк, говорит, не откажи в услуге — как вернешься, вышли мне пару шерстяных носков, толстых таких, домашней вязки. Не то чтобы здесь холодно было, а для профессора, говорит, — господин Иммануил не любит, когда топают или шаркают. Сердится: „Ты же в библиотеке, Аргир, а не на демонстрации!..“
И еще, говорит, забирай эти книжки — сам профессор тебе их дарит…» И, сестра моя дорогая, — отхлебнула воды тетя Наталица, — стал он их показывать, а буквы там, правду Каранфил говорил, — как майские жуки на булавках! Милая моя, сколько, думаешь, у него книг? Сотни! И каждая толщиной в два кирпича! А слепой вот так их читает, пальцами, словно горох перебирает…
Слушал я как зачарованный, рот разинул от изумления! И в самом деле, разве не своими глазами видел я все чудеса на этом свете? Сначала мы нашли и похоронили бадю Аргира. Потом бадя Аргир воскрес и, судя по всему, даже успел где-то выучиться грамоте… И теперь как ни в чем не бывало служит у великого ученого! Удивительное дело, я-то думал, что все великие книги давным-давно написаны. Что же он такого сочинил, этот ученый Иммануил, если все считают его великим?