Выбрать главу

- За крепость стоять будем головой!..

Корабли Гудзу-эженя выплыли из-за острова скопом, по девять в ряд.

Дозорный казак мешком свалился с шатровой башни. Он метался по крепости и зычно кричал:

- Страшитесь, казаки, туча с громом наваливает! Сгибнем!..

Берегом шла маньчжурская конница. Албазинцы, видя эти полчища, боя не приняли. Торопливо собирали пожитки, жен, детей, скот.

Гудзу-эжень послал в крепость гонца с грамотой. В ней писал немедленно и повелительно, чтоб крепость казаки очистили до захода солнца.

В крепости началось большое смятение.

Оглядев в последний раз насиженное место, албазинцы двинулись к воротам крепости. Выйдя из ворот, албазинцы спешно погрузились, кто в лодки, кто в телеги-двуколки кто вьюком, и двинулись вверх по реке Амуру на Нерчинск. Плач детей, вопли жонок, грубые окрики обиженных и злых казаков всплыли над Амуром... Огласился Амур гамом и стоном... Так уходили грозные казаки из Албазина.

Гудзу-эжень торжествовал: велел крепость обложить соломой, облить смолой и поджечь.

Ночью албазинцы увидели на небе сполохи зарева. Черные воды Амура рдели кровавым пламенем. Знакомые леса и горы на раскаленном небе вырисовывались страшными громадами. В переполохе из камышей взлетели стаи уток, гусей; они долго кружились над Амуром, рассыпавшись с диким жалобным криком, и летели прочь.

Албазинцам чудился конец мира. Смерть крепости страшнее огненного пламени жгла сердца албазинцев. Бежали они в беспорядке, скопом, с муками и потерями; немало полегло их в неведомых далях, сгинуло в болотах и буреломах.

Гудзу-эжень послал конников вслед уходящим албазинцам. Страшился: не вернулись бы храбрые казаки и не возродили бы на пепелище новый Албазин, как несколько лет тому назад.

Китайские корабли отплыли.

Осталось у берега лишь десять сторожевых бус да большой корабль Гудзу-эженя.

Крепость пылала много дней и ночей. Стража Гудзу-эженя пришла на пепелище с баграми, лопатами и топорами; валы сровняли, рвы засыпали, частоколы вырубили, на середине черного пепелища, на месте крепости, сложили каменный столб, на вершину поставили золоченого большеголового идола - хранителя тишины - и, довольные, ушли на свои бусы.

Наутро Гудзу-эжень и его приближенные удивленно переглядывались: чья-то рука повергла идола, валялся он в куче пепла и мусора. А поодаль желтел свежий могильный холм с грубо отесанным крестом; и крест и могилу кто-то осыпал степными цветами. В бешенстве вырвали они крест и сожгли его, холм развеяли, степные цветы потоптали ногами.

Прошла ночь, и Гудзу-эжень вновь увидел прежнюю могилу. Он собрал приближенных и позвал старого Лю. Все с интересом ждали слово мудрейшего Лю. Он щурил глаза под снежными бровями, гладил желтыми пальцами морщинистый лоб, говорил тихо:

- В книгах древнейших помечена мудрость: убить человека легко, гордость же человеческая бессмертна...

...Была ночь.

Сторожевые лодки и корабли Гудзу-эженя отплыли. Вместо крепости черное пепелище зияло на холме. И когда корабль отошел от берега, тишину нарушил жалобный женский вопль. Эхом пронесся вопль по Амуру. Гудзу-эжень и его приближенные спрятались в свои каморы. Лишь старый Лю вышел на корабельный помост и, всматриваясь в темноту ночи и мигание звезд, сказал:

- Слышу вопль гордости...

Корабль скрылся в темноте, затих всплеск волн, опустел Амур.

Пустынное место мертво...

...В один из осенних дней эвенкийские охотники набрели на албазинское пепелище, обошли могильный холм, - узкая тропинка довела их до пещеры. У входа в пещеру возле умирающего костра сидела старуха и плела иссохшими пальцами венки из желтых степных цветов. Венков было много. На блеклые цветы из потухших глаз старухи падали крупные слезы, цветы расправляли нежные лепестки, загорались и оживали.

Старый охотник сказал:

- Видно, горе большое утопило сердце женщины в слезах. Как зовут женщину?

Старуха подняла голову, взяла венки из желто-огненных цветов, протянула их пришельцам и чуть слышно сказала:

- Ноги мои немощны и служить отказались. Снесите венки, сплетенные из Степанидиных слез, на могилу моего Ярофеюшки...

С той поры по Амуру желтые степные цветы и называются "Степанидины слезы".

...Минуют годы и века.

На месте славной Албазинской крепости русские люди возведут город. И зацветут в садах города и окрест его солнечным пламенем "Степанидины слезы", и совьют из них венки и сложат букеты ласковые руки пионеров, чтобы возложить те венки и букеты на скромный зеленый холмик, с которого видны голубые амурские дали, за ними - мирная китайская земля.

Загуляет по Амуру ветер-верховик, как гулял он и в давно-давние времена, и взлетит над древней рекой светлокрылая песня о том, как протянули друг другу братские руки два великих народа - русский и китайский.

Меркнет лампада.

Старец Николай Спафарий с трудом поднимает припухшие веки и смотрит мутными, полинявшими глазами. Тускло глядит в оконце луна, и падают на белые листы зеленые пятна. Старец сухими пальцами сжимает гусиное перо, и трудно отличить шершавые свитки писания от морщинистых, желто-восковых рук старца.

Подле сидит муж бледнолицый, золотые кудри опустив до плеч. Вскинув ресницы, смотрит он на старца, как на закат солнца, с жадностью ловит его слова. А старец губами, словно листами пергамента, глухо шелестит:

- И как приехали, и что видели в том Китайском царстве, каковы их города, каков обличьем люд и сколь горька судьба мирных китайцев под немилосердной рукой маньчжурского властелина, обо всем прописано в своем месте. А что помечено, либо потеряно, либо позабыто по немощи нашей, то завещаем спрашивать у мужа светлоумного, сына нашего нареченного Николая Лопухова.

И здесь кончаем путешествие через всю Русь и землю Сибирскую. Здесь, на белой вершине подле реки Амура, под Китайским хребтом, и край и конец всего Сибирского царства...

Старец, шатаясь, пошел и лег на лежанку. Лампада блекла. Николай Лопухов, неслышно шагая, вышел из каморы, оставив старца отдыхать в тишине. Старец лежал недолго, подошел к лампаде, фитиль обломил, чтоб свет лампада бросала лучше, и сел возле стола. Обмакнув перо в чашку с лазурью, начал класть узорчатую вязь писания. Старец при письме шептал:

- "...А Русь единожды во вселенной рождена и бессмертна есть. Стоит она извечно, нерушимо, подобно скале.

Чем жива извечно Русь? Отчего стоит и горда и тверда и отчего перед ней шапки ломают и стоят коленопреклоненными многие земли и многие царства? Отчего мудростью переполнилась Русь, как золотая чаша каплями-изумрудами, горящими во тьме?..

Об этом наш сказ и писания наши старанием возводим.

Русь, вижу тебя в грядущем!.. Вижу!..

Горящие маковицы соборов потонут в бескрайных нивах. Нивы согбенны под тяжестью зерен, налитых благодатью. Рыбные моря, озера, реки, зеленые долины питают вдосталь Руси гордого человека.

Гордого человека - то памятуй накрепко...

Человек тот трудолюбием безмерным преобразует лик грешной земли: повергнет горы, реки запрудит, моря зажжет, слезами и кровью утолит ненасытную жажду земли... Из того боя выйдет гордый человек победителем..."

Голова старца упала на писание, чаша с лазурью опрокинулась, густая синь поплыла по листам писания, скатилась на пол... Перо из рук выпало. Скрюченными пальцами старец схватил листы. Чудилось: страшился старец, что погибнет все написанное им.

Лампада погасла...

...Утром солнце озарило камору, луч играл в сединах старца, озаряя его высокий круглый лоб. Казалось, он спал.

Старца схоронили в ограде церкви великомученика Николая. Заветы старца крепко пали на сердце Николая Лопухова, нареченного сына.

Камору заливал свет зари вечерней. Она умирала и терялась за горами, чтоб поутру родиться и вновь озолотить небо и землю с востока.