Опрокинула рюмку в горло и зажмурилась: из-под ресниц покатились жгучие слезы. Нет, не умерла душа, иначе не плакалось бы столь горько, иначе не рвалось бы сердце, истекая тоской по давно умершему отцу, по маленькому Родиону, по Генриху…
…— Хотите отомстить, баронесса? — сказал тогда Дьюла, и его змеиные глаза гипнотизировали Марго, не давая ни вздохнуть, ни ответить. — Отомстить за свою семью и прервать гнилой Эттингенский род? Возьмите эту настойку. Трех капель хватит, чтобы ее высочество никогда не смогло бы зачать наследника.
— Разве это не жестоко? — спросила Марго. — Лишать принцессу радости материнства?
— А разве не жестоко — лишать вас жизни и родового титула? — возразил епископ и вложил в расслабленную руку Марго запечатанный пузырек. — Добейтесь приглашения на бал, баронесса. А затем — свершите возмездие…
— Я не смогу, — простонала она вслух. — Не хочу!
И открыла глаза.
По комнате расходилась туманная зыбь. Тени углубились, затаились в углах. Огонек масляной лампы поблескивал, точно глаз морского удильщика. А портрет напротив пустовал: в раме отображался угол нарисованной гостиной, книги на открытых полках, изящно задернутые портьеры, но барона не было.
Марго озадаченно выпрямилось, но искать пропажу пришлось недолго: фон Штейгер сидел за столом.
Его скрюченные артритом руки лежали поверх бумаг, и перстни, впившиеся в распухшие пальцы, поблескивали разноцветьем камней. Драгоценности украшали и жилет старинного кроя, и запонки на ажурной сорочке. Голову, выглядывающую из кружевного жабо, венчал бархатный берет с пышным петушиным пером. А вот глаза не блестели, напротив — в них чернела непроницаемая мертвая пустота.
— Сможешь, — сказал фон Штейгер, и его искривленные губы едва заметно шевельнулись, словно произносить слова удавалось барону с большим трудом. — Однажды уже решилась на покушение, а потом и на блуд. Ты способна на многие скверные вещи, грязная свинка.
— Вы судите людей по себе, герр Штейгер, — ответила Марго, совершенно не удивляясь появлению столь странного гостя: коньяк притупил ее восприятие, сделал умиротворенной и безразличной. — В то время я была в безвыходном положении, и по вашей милости, хочу заметить.
— Ты и сейчас в глубокой заднице, — криво ухмыльнулся барон, и от ухмылки его нижняя губа треснула и налилась гнилой чернотой. — Его преосвященство ухватил тебя за холку, как сучку.
— Я отстаиваю интересы семьи!
— У тебя нет никакой семьи, кроме меня. Не называть же семьей этого глупого юнца, который вместо того, чтобы зубрить тезисы о царстве флоры, веселится в одном из кабаков на окраине Авьена? Слыхал я о таких местах: там собираются голодранцы и анархисты, и подается препротивное пойло. Впрочем, ничуть не хуже этого.
Он ткнул пальцем в бутыль. Марго откинулась на стуле и прокричала в приоткрытую дверь:
— Фрида, милая! Принеси еще рюмку! Не видишь, у нас гости?
Служанка поспешно внесла искомое и вышла, пятясь и во всю тараща глаза.
— Глупая девчонка! — сказала Марго, разливая коньяк. — Глядит на вас, будто на пустое место!
— Как сильные этого мира смотрят и на тебя, дорогая, — возразил барон и медленно, хрустнув суставами, сомкнул пальцы на рюмке. — А я — лишь твое отражение. Перефразируя одного галларского мошенника и маразматичного философа, скажу: пока ты мыслишь — я существую.
— Так выпьем за это! — сказала Марго и опрокинула рюмку.
По горлу — вновь, — обжигающим пламенем. Дрожащей рукой вытерла рот, и барон вытерся тоже, размазывая по губам и подбородку сочащуюся сукровицу, на белой манжете остались темные пятна, пахнущие землей и гниющей плотью.
— Но я ведь тоже создал тебя, дорогая, — продолжил фон Штейгер прежним пустым и ломким голосом. — Создал из боли и несбывшихся надежд, из обмана и страха. Я научил, как играть на человеческих слабостях, но урок не пошел впрок. Вместо того чтобы прижать этого кобеля епископа, ты, открыв рот, внимаешь его тявканью, и напиваешься в компании мертвеца.
— Иногда общество мертвых приятнее живых. Я устала от людей, герр Штейгер, от их грязных тайн и интриг, поэтому обществу епископа предпочту ваше, пусть даже в таком нелепом наряде.
— Пусть тебя не смущает мой костюм, — с достоинством ответил барон, оглаживая жабо и оставляя на крахмальной белизне кусочки кожи. — Так положено одеваться казначею ложи «Рубедо». Будь ты хоть немного внимательнее, увидела бы на портрете счеты в моих руках. Когда-то они значили очень многое…
— А теперь не значат ничего! — перебила Марго. — Вы банкрот, дражайший супруг. Все, что от вас осталось — крохотный счет в банке и эта развалюха!
Она неопределенно махнула рукой и, покачнувшись, упала грудью на стол. Бумаги смялись, и что-то звякнуло, блеснуло медной гранью.
— Не только, — сказал барон. — Есть еще ключ.
Марго неосознанно накрыла ладонью треугольную пластину и замерла, глядя в покривившееся лицо фон Штейгера.
— Хитрец однажды будет обхитрен, — медленно, едва выталкивая слова распухшим языком, заговорил барон, и голос его звучал, как тихий набат.
— Обманщик — обманут. В этом особняке хранится много чужих секретов. Ты переняла не только мое наследство, но и суть моей жизни. Чужие тайны… — он ухмыльнулся, и с губ снова потекла черная слизь. — Мы знаем в них толк. Подумай об этом, маленькая свинка. Подумай о потайной двери за моим портретом, куда ты прячешь своих блудливых клиенток, о пустотах этого дома. И… ищи.
Сказал — и дохнул на Марго земляной вонью, могильным холодом. Она вскрикнула и откачнулась. Пластинка скользнула под ноги, брякнула о паркет. И вместе с тем хлопнула входная дверь.
Сквозняк стегнул по ногам, остудил горячий лоб Марго, вернул в реальность. И вот уже нет никакого барона, напротив нее — пустой стул и две опустевшие рюмки.
А еще — Родион.
— Родион! — вскричала Марго и вскочила.
— Что это? — спросил он, бледнея. В протянутой руке — помятые бумаги.
…имущество Вашего батюшки… переходит господину Родиону Зореву… вступить в законные права… прошу подробнейше изучить…
— Я… — слабо сказала Марго и ухватилась руками за край стола. — Как ты вернулся? Когда?
— Только что. Доктор Уэнрайт отпустил меня повидаться с тобой, — ответил Родион бесцветно, но горло его дрожало, и рука дрожала, и тряслось в руке завещание отца. — Почему ты утаила?
— Я не успела рассказать…
— Почему? Ты? Утаила?!
Он качнулся и швырнул бумаги в лицо. Сквозняк подхватил их, закружил в сумасшедшей пляске. Склонившись над столом, Родион прикрыл глаза и тяжело задышал, распространяя вокруг душный запах спиртного и табака.
— Ты пьян, — сказала Марго и упала обратно на стул.
— Да, — не открывая глаз, ответил брат. — Как и ты, сестрица.
— У меня была причина.
— У меня тоже, — он разомкнул ресницы, и Марго увидела его взгляд — затуманенный, полный болезненного отчаяния. — Сегодня в госпитале впервые за эти четыре месяца умер человек.
Рассказ Родиона.
— А ведь ты мало рассказывала об отце, — заговорил Родион, тяжело опускаясь в освободившееся кресло и придвигая к себе початую рюмку. — Но я не виню тебя, Рита: ты и сама ничего не знала, только говорила, что отец хотел сделать этот мир лучше.
— Он хотел сделать мир лучше, — повторила Марго. — Подарить жизнь…
— Я тоже хотел, — кивнул Родион, рассеянно крутя в пальцах рюмку. — Быть похожим на отца. Хотя Авьен лишил нас памяти и родословной, я все еще пытался полюбить этот город, все еще надеялся на перемены…
Умолкнув, Родион выплеснул коньяк в глотку и тут же закрылся рукавом.
— Ты помнишь герра Шульца? — неожиданно спросил он, а потом продолжил: — Старый господин, который занимал палату в западном флигеле. Когда ты навещала больных, он никогда не лез вперед, спокойно дожидался своей очереди за лекарствами и обедом, но запомнил тебя, Рита. Он говорил, что ты похожа на его покойную дочь, которая умерла от чахотки. Он говорил, что лучше бы умер сам, но Господь дал ему отсрочку, и теперь осталось уповать лишь на него и Спасителя. Он говорил… — Родион запнулся, будто на миг потерял нить разговора, и качнул головой. — Да много чего еще. Герр Шульц был только одним из заболевших. И первым, на ком доктор Уэнрайт испробовал свой эликсир.