— Да, фрау, — испуганно ответил кучер, сгребая гульдены, и защелкал хлыстом.
Всхлипнув, Марго прижала ладони к лицу и прикрыла глаза.
Боже, какая долгая и невыносимо страшная ночь!
Марго казалось, будто она постарела за последние часы, что была сперва на Петерсплатце, затем в замке Вайсескройц, а после у постели раненого брата.
Она скрипнула зубами: нельзя думать о плохом!
В особняке тихо. Душно. Страшно. Барон с портрета усмехался язвительной улыбкой.
— Проклятый боров! — крикнула Марго, замахиваясь на него лампой. — Что же ты молчишь, когда так нужен?!
Масло плеснуло, искры прыгнули на рукав. Марго выругалась, загасив их ладонью и не чувствуя ничего, кроме обжигающего изнутри страха.
Огонь — не самое страшное в мире. Куда страшнее неизвестность. Куда страшнее тьма, истекающая из Родиона и пахнущая кровью.
Если он умрет — если Марго позволит ему умереть! — она не простит себе.
Не защитила. Не уберегла. Не оправдала надежд семьи.
Марго перетряхнула все ящики с нижним бельем, нещадно кромсая материю на лоскуты. Пусть только Родион продержится до приезда доктора. Пусть только…
Из ящика выпала шкатулка.
Марго машинально подняла ее и вспомнила…
…материя, сохраненная путем высушивания, сожженная до образования золы и доведенная до состояния «красной пыли»…
Однажды эта пыль заживила старые ожоги Родиона.
Осторожно, почти не дыша, Марго отщелкнула крышку: пыль чернела по углам, похожая на свернувшуюся кровь. Достаточно ли этого? Нет времени размышлять!
Родион постанывал в забытьи.
Промокшая рубаха липла к ране, и Марго, кусая губы, срезала лоскут за лоскутом, обнажая беззащитно голое, по-мальчишески худое тело брата. Кровь присохла, не хотела смываться, и вода очень быстро окрасилась красным.
Слегка намочив чистую, свернутую жгутом ткань, Марго тщательно выскребла остатки «красной пыли» и осторожно протерла раны, вздрагивая каждый раз, когда Родион особенно громко вскрикивал от боли. Марго не понимала, помогает или нет нанесенная ею мазь. На всякий случай, она протерла раны еще раз — теперь уже пальцами, и кожа Родиона была упруга и горяча. В конце концов, он разметался на постели, запрокинув голову и слегка приоткрыв обложенный налетом рот, и стал похожим на выпавшего из гнезда птенца.
Склонившись, Марго поцеловала брата в лоб и, наконец, расплакалась.
Родион впал в забытье и дышал тяжело, но ровно, вздымая щуплую грудь. Марго долго сидела над ним, гладя по взмокшим волосам, а после легла рядом — будто снова вернулась в детство, где была предрассветная тишина, иподрагивающий огонек в лампе, и лошадь-качалка за старым сундуком. Какую песню напевала мама? Марго силилась вспомнить и не могла: приют ампутировал ее прошлое, Авьен вычистил заполнивший раны гной. Теперь была другая жизнь и другой язык, и Марго с Родионом стали другими.
Настойчивый стук вытряхнул из дремоты. Сперва подумалось, что вернулась Фрида, но это оказался ютландец — невыспавшийся, взволнованный, то и дело сухо покашливающий в руку.
— Вы в порядке, миссис? — отрывисто осведомился он, ощупывая Марго профессиональным лекарским взглядом.
— Я да, — ответила она, сжимая пальцы. — Родион…
Уэнрайт кивнул, будто вовсе не удивился, и быстро поднялся наверх.
— Пулевое, да не одно, — констатировал он, едва лишь взглянув на юношу.
— Он был на площади, — сказала Марго. — Когда…
И пугливо оглянулась, точно ожидая увидеть в каждом углу по шпику.
— Чем вы обработали раны?
— Порошком. Той красной пылью, помните? В шкатулке оставалось немного… Я ведь не причинила вреда?
— Надеюсь, нет, — ютландец стянул перчатки и, вздохнув, добавил: — Это уже вторая жизнь, которую я пытаюсь спасти за последние двенадцать часов. Вы ведь не упадете в обморок при виде крови?
Она качнула головой, и доктор ответил:
— Тогда приступим.
Пока Уэнрайт выкладывал из саквояжа зловеще поблескивающие инструменты, Марго принесла ворох чистого тряпья, застелила столы и пол, нагрела воды в тазу. Рассвет брезжил за окном, но раздвигать шторы было опасно: вдруг с улицы их увидят шпики или, того хуже, полиция? Из маленького кухонного окна Марго наблюдала за конными патрулями, все еще прочесывающими улицы, слышала неясные разговоры и звон разбитого стекла в отдалении.
Что могло происходить там, снаружи, этой рождественской ночью? Марго не хотела знать: ее мир сузился до одной-единственной комнаты. И она дышала, пока дышал Родион, и жила, пока жил он, и не думала, что будет с ней, если вдруг…
— Он ведь не умрет? — жалобно спросила она, ища глазами взгляда ютландца.
— Большая кровопотеря, — мрачно ответил тот. — А будет еще больше. Пули необходимо извлечь.
Умелыми пальцами Уэнрайт закрепил в шприце иглу и принялся набирать из пузырька прозрачную жидкость.
— Что это? — в беспокойстве спросила Марго.
— Гидрохлорид морфина.
— Нет!
Она схватила доктора за рукав. Родион выгнулся, издав грудной стон, затылок заколотил в изголовье.
— Это просто обезболивающее…
— Нет, — тише повторила Марго, глядя на Родиона, но видя отчего-то осунувшееся лицо Генриха, его блуждающий взгляд и лиловые синяки под глазами.
Уэнрайт коснулся ее руки.
— Вы боитесь, я понимаю, — мягко заговорил он. — Но мне нужно провести операцию, а ваш брат может не перенести болевой шок. Я обещаю, миссис. Это не будет так, как у Харри…
— Клянетесь?
— Да.
Марго вздохнула и опустила руки.
После укола Родион затих, и время совсем остановилось. Марго точно видела себя со стороны — растрепанную и заплаканную женщину в окровавленном платье, подающую, точно сомнамбула, то пинцет, то скальпель, то салфетки. Запахи лекарств и крови смешались в один резкий коктейль, от которого кружилась голова и сдавливало горло. Марго подумала: любая женщина на ее месте упала бы в обморок. Подумала: не каждая бы пережила пожар. И про себя молилась, чтоб все поскорее закончилось, и чтобы Господь пощадил ее маленького брата. Тогда она сделает, что угодно: пожертвует на благотворительность отложенные средства, сожжет всю картотеку клиентов, больше никогда-никогда не будет грешить и, может, посвятит себя служению Богу в одном из женских монастырей.
— Я действительно сделаю это! — воскликнула она вслух.
— Мы сделали это, — сказал и Уэнрайт, по-своему поняв ее слова, и затянул последний узел на бинтах. Два темных цилиндрика звякнула о дно миски.
— Надо понаблюдать за ним, — устало продолжил доктор, подставляя руки под носик кувшина, из которого тонкой струйкой потекла вода. — Но прежде отдохнуть самим. Я не спал уже сутки.
— Поспите, доктор, — согласилась Марго, рассеянно складывая в миску окровавленные инструменты и то и дело прислушиваясь к дыханию брата. — Я постелю вам в комнате для гостей, если хотите.
— А вы?
— Останусь тут.
— К чему такие жертвы? — сочувственно глядя на Марго, спросил Уэнрайт. — Сейчас вы ничем не поможете брату, но лишь загубите себя! — Уэнрайт в раздражении всплеснул руками, слегка обрызгав Марго, но сейчас же извинился, склонив недавно остриженную голову. — Простите, миссис. Но вы должны понимать, что своим упрямством только сделаете хуже. Как бы я не хотел это говорить, но все — в руках Божьих. У вашего брата молодой организм, но даже его ресурсы не бесконечны.
— Но красная пыль…
— И она не панацея. По крайней мере, не в том количестве, которым вы располагали, ведь речь идет не о заживлении старых рубцов, а о жизни и смерти.
— Вот как, — прошептала Марго, комкая в холодных пальцах салфетку. — А если я скажу, что можно сделать еще?