Затем Родольф снова принялся добиваться успеха. Уже его таланты были отмечены, уже готовы были осуществиться честолюбивые мечты, уже ему был обещан важный пост в награду за преданность и оказанные услуги, как разразилась гроза 1830 года, и его корабль опять потерпел крушение…
Бог и любимая женщина были свидетелями мужественных усилий, смелых попыток одаренного молодого человека, которому до сих пор не хватало лишь удачи, столь часто выпадающей на долю дураков! Но неутомимый борец вновь бросается в схватку, поддерживаемый любовью, ободряемый дружеским взглядом, уповая на верное сердце любимой женщины…
Влюбленные, молитесь за него!
Розали с жадностью проглотила этот рассказ; щеки ее пылали, она горела, как в лихорадке, и чуть не плакала от боли. Эта повесть, отразившая модное тогда литературное течение, была первой вещью в этом роде, прочитанной Розали. В ней изображалась любовь рукой хоть не мастера, но, по крайней мере, человека, делившегося, видимо, собственными переживаниями; искренность рассказа, правда, написанного неумело, не могла не тронуть еще девственную дату. Но не в этом была причина ее волнения, лихорадки и слез: Розали ревновала к Фрайческе Колонна. Мадемуазель де Ватвиль не сомневалась в правдивости повествования, полного поэзии. Альбер хотел доставить себе удовольствие, поведав о возникновении своей любви; при этом он, разумеется, изменил имена, а может быть, и места действия. Девушку охватило непреодолимое любопытство. Да и какая другая женщина не захотела бы в ее положении узнать настоящее имя соперницы? Ведь Розали полюбила!
Читая эти страницы, заразившие ее страстью, она произнесла торжественные слова: «Я люблю!». Ока любила Альбера и испытывала в глубине сердца жгучее желание бороться, отнять его у неизвестной соперницы. Ей пришло на ум, что она не училась музыке и некрасива. «Он никогда не полюбит меня!» — сказала она себе. Эта мысль удвоила ее желание узнать, не ошибается ли она, в самом ли деле Альбер любил итальянскую княгиню и был любим.
В эту роковую ночь Розали полностью проявила тот быстрый и решительный ум, каким отличался ее знаменитый предок. В ее голове зарождались причудливые планы, которые почти всегда витают в воображении девушек, оставленных неблагоразумными матерями в одиночестве; их фантазия воспламеняется каким-либо необычайным происшествием, чего не может ни предвидеть, ни предотвратить тот систематический гнет, которому они подвергаются. То Розали собиралась с помощью лестницы спуститься из беседки в сад дома, где жил Альбер, воспользоваться его сном, чтобы заглянуть через окно в кабинет, то она искала предлог, как написать ему, как преодолеть косность безансонского общества, введя Альбера в гостиную де Рюптов. Наконец, у нее появилась мысль, как осуществить этот план, который даже самому аббату де Грансей показался бы верхом невозможного.
«Ах, да, — подумала Розали, — ведь у папеньки есть тяжба, связанная с имением Руксей. Я поеду туда; если процесс еще не ведется, я заставлю начать его, и Альбер появится в нашей гостиной! — воскликнула девушка, кидаясь к окну, чтобы увидеть свет, горевший по ночам у Альбера и притягивавший ее. Пробил час ночи, адвокат еще спал. — Я увижу его, когда он встанет; может быть, он подойдет к окну».
Тут Розали оказалась свидетельницей происшествия, которое доставило ей возможность узнать тайны Альбера. При свете луны она увидела, как из беседки протянулись две руки и помогли Жерому, слуге Альбера, перелезть через стену и пробраться в беседку. В соучастнице Жерома Розали тотчас же узнала горничную матери, Мариэтту.
«Мариэтта и Жером! — подумала он?. — А ведь Мэриэтта такая дурнушка! Как им не стыдно!».
Хотя тридцатишестилетняя Мариэтта и была очень некрасива, но зато получила в наследство несколько участков земли. В течение семнадцати лет службы у г-жи де Ватвиль, ценившей ее за набожность, честность и долгое пребывание в доме, Мариэтта, конечно, кое-что скопила, откладывая на черный день свое жалованье и другие доходы. Считая по десяти луидоров в год, она должна была обладать, если учесть проценты на проценты и полученное наследство, суммой тысяч в пятнадцать. В глазах Жерома пятнадцать тысяч франков меняли все законы оптики: он находил, что Мариэтта прекрасно сложена, не замечал рябин и рубцов, оставленных оспой на ее худом и плоском лице; форма ее искривленного рта казалась ему правильной. Поступив на службу к адвокату Саварону и оказавшись поблизости от особняка де Рюптов, Жером повел правильную осаду набожной горничной, которая была так же угловата и добродетельна, как и ее госпожа, и, подобно всем некрасивым старым девам, более привередлива, чем самые хорошенькие женщины.
Если ночная сцена в беседке и понятна теперь для проницательных людей, то она далеко не была понятна для Розали; последняя, тем не менее, получила наихудший урок, какой может дать дурной пример. Мать строго воспитывает дочь, держит ее под крылышком целых семнадцать лет, а служанка за какой-нибудь час одним словом, часто одним движением разрушает весь этот долгий и тяжелый труд…
Розали снова легла, думая о выгодах, какие можно было извлечь из своего открытия.
На другое утро, отправляясь к обедне в сопровождении Мариэтты (баронессе нездоровилось), Розали взяла горничную под руку, чем крайне удивила уроженку Конте.
— Мариэтта, — спросила мадемуазель де Ватвиль, — пользуется ли Жером доверием своего хозяина?
— Не знаю, право, мадемуазель.
— Не стройте из себя невинную, — сухо возразила Розали. — Нынче ночью вы позволили себе целоваться с ним в беседке. Я больше не удивляюсь, почему вы так хвалили намерение маменьки разукрасить беседку.
По дрожанию руки Мариэтты Розали почувствовала, что служанка охвачена волнением.
— Я не хочу вам зла, — продолжала девушка, — успокойтесь, я не скажу маменьке ни слова, и вы будете видаться с Жеромом сколько душе угодно.
— Но, мадемуазель, — возразила Мариэтта, — у нас самые честные намерения; Жером собирается жениться на мне.
— Зачем же тогда назначать свидания по ночам? Испуганная Мариэтта не знала, что ответить.
— Слушайте, Мариэтта, я тоже люблю! Люблю тайком, без взаимности. Вам следует рассчитывать на меня больше, чем на кого бы то ни было: я ведь единственная дочь.
— Конечно, мадемуазель, вы можете положиться на меня по гроб жизни! — воскликнула Мариэтта, довольная неожиданной развязкой.
— Во-первых, молчание за молчание, — сказала Розали. — Я не желаю выходить замуж за г-на де Сула и хочу, непременно хочу, чтобы вы помогли мне в одном деле, только при этом условии я окажу вам покровительство.
— Что же вам угодно? — спросила Мариэтта.
— Мне нужны письма, которые господин Саварон будет отправлять по почте через Жерома.
— Да на что они вам? — спросила пораженная Мариэтта.
— Только для того, чтобы прочитывать их; а потом вы сами будете относить их на почту. От этого они немного запоздают, вот и все.
В это время Розали и Мариэтта вошли в церковь, где каждая из них предалась своим мыслям, вместо того, чтобы читать обычные молитвы.
«Господи, какой это грех!» — думала Мариэтта.
Розали, душа, ум и сердце которой были все еще поглощены прочитанной повестью, решила, что повесть эта написана для ее соперницы. Думая все время, как ребенок, об одном и том же, она в конце концов пришла к мысли, что «Восточное Обозрение», наверное, посылается возлюбленной Альбера.
«Как бы узнать через отца, кому высылается этот журнал?» — размышляла она, стоя на коленях и опустив голову на руки, как будто целиком погруженная в молитву.
После завтрака она гуляла с отцом по саду, болтая с ним, и повела его к беседке.
— Как ты думаешь, милый папочка, посылают ли наше «Обозрение» за границу?
— Но оно только что начало выходить.