В эту минуту раздался легкий троекратный стук в дверь. Альбер поспешно пошел отворять, и ему стало почти дурно от радости, когда он увидел главного викария, у которого был веселый, торжествующий вид.
Альбер молча обнял аббата де Грансей, прижал его к себе и уронил голову на плечо старика. Снова став ребенком, он расплакался, как в тот момент, когда узнал, что Франческа Содерини замужем. Только перед этим священником, чье лицо словно излучало надежду, адвокат мог обнаружить свою слабость. Этот старик был и великодушен и умен.
— Простите, дорогой аббат, но вы пришли в одну из тех минут, когда человек не владеет собой. Ведь вы не считаете меня заурядным честолюбцем?
— Нет, я все знаю, — ответил аббат, — ведь это вы написали «Честолюбца из-за любви». Я сам, сын мой, из-за несчастной любви стал священником в восемьдесят шестом году, двадцати двух лет. В восемьдесят восьмом я уже был кюре. Я знаю жизнь. Я трижды отказывался от поста епископа и хочу умереть в Безансоне.
— Взгляните же на нее! — воскликнул Саварюс, взяв свечу и введя аббата в роскошный кабинет, где находился портрет герцогини д'Аргайоло.
— Это одна из женщин, созданных, чтобы царить! — сказал викарий, понимая, что это безмолвное признание доказывало привязанность Альбера к нему. — Но какое гордое лицо! Она неумолима, не прощает обид! Это архангел Михаил, ангел карающий, непреклонный. Все или ничего — таков девиз этих ангельских характеров. В этом лице есть что-то божественно-дикое.
— Вы хорошо ее разгадали! — воскликнул Саварюс. — Но, дорогой аббат, вот уже двенадцать лет, как она царит в моей душе, и я не могу упрекнуть себя ни в одной дурной мысли.
— Ах, если бы вы столько сделали для бога! — откровенно воскликнул аббат. — Но поговорим о ваших делах. Вот уже десять дней, как я стараюсь для вас. Если вы настоящий политик, то на этот раз последуете моим советам. Вы не очутились бы в таком положении, как сейчас, если бы посетили де Рюптов, когда я советовал вам это сделать; но вы пойдете к ним завтра вечером. Я представлю вас. Имению Руксей угрожает опасность, нужно выступить в суде через два дня. Выборы состоятся не раньше чем через три дня. Мы позаботимся о том, чтобы избирательную комиссию не успели сформировать в первый день выборов; будет несколько перебаллотировок, и вы победите при голосовании.
— Каким же образом?
— Выиграв процесс о Руксей, вы приобретете восемьдесят голосов легитимистов; прибавьте их к тем тридцати голосам, которыми я располагаю, будет сто десять. Так как у вас остается еще двадцать голосов комитета Буше, то в итоге вы обладаете ста тридцатью голосами.
— Так что ж? — возразил Альбер. — Нужно еще семьдесят пять!
— Да, — сказал священник, — так как все остальные голоса принадлежат правительственной партии. Но, сын мой, у вас будет двести голосов, а у префекта только сто восемьдесят.
— У меня двести голосов?! — воскликнул ошеломленный Альбер, вскочив, словно его подкинуло пружиной.
— У вас будут голоса, поданные за господина де Шавонкура, — ответил аббат.
— Но каким образом?
— Вы женитесь на мадемуазель Сидони де Шавонкур.
— Никогда!
— Вы женитесь на мадемуазель Сидони де Шавонкур, — повторил священник.
— Но ведь вы же знаете, она неумолима! — сказал Альбер, указывая на портрет Франчески.
— Вы женитесь на мадемуазель де Шавонкур, — в третий раз спокойно повторил священник.
На этот раз Альбер понял. Главный викарий не хотел быть замешан в планы, которые могли наконец спасти отчаявшегося политика. Лишнее слово скомпрометировало бы достоинство, сан и порядочность священника.
— Завтра вы встретитесь у де Рюптов с госпожой де Шавонкур и ее младшей дочерью; поблагодарите ее за то, что она собирается сделать для вас; скажите ей, что ваша признательность безгранична, что вы принадлежите ей душою и телом, что ваше будущее отныне связано с будущим ее семьи, что вы бескорыстны и вполне уверены в себе; наконец, что избрание депутатом заменит вам приданое. Вам придется побороться с госпожой де Шавонкур; она захочет, чтобы вы дали ей слово. От этого вечера, сын мой, зависит все ваше будущее. Но знайте, я тут ни при чем. Мое участие выражается лишь в том, что я обеспечу вам голоса легитимистов: я привлек на вашу сторону г-жу де Ватвиль, а значит, и всю безансонскую аристократию. Амедей де Сула и Вошель будут голосовать за вас и поведут за собой молодежь; госпожа де Ватвиль повлияет на стариков. Что касается моих голосов, то они обеспечены.
— Кто же воздействовал на госпожу де Шавонкур? — спросил Саварюс.
— Не расспрашивайте меня, — ответил аббат. — Господину де Шавонкуру нужно выдать замуж трех дочерей; увеличить же свое состояние он не может. Если Вошель и женится на старшей без всякого приданого, рассчитывая на старую тетку, дающую деньги на их свадьбу, то что делать с двумя остальными? Сидони шестнадцать лет, а ваше честолюбие — целый клад. Кто-то сказал госпоже де Шавонкур, что лучше выдать дочь замуж, чем снова посылать мужа в Париж проедать деньги. Кто-то влияет на госпожу де Шавонкур, а та вертит своим супругом, как хочет.
— Довольно, дорогой аббат, я понял. Когда меня выберут депутатом, я должен буду кому-то помочь сделать блестящую карьеру и тем самым сдержу слово. Я ваш сын и буду обязан вам своим счастьем. Господи! Что такое я сделал, чем я заслужил эту подлинную дружбу?
— Вы помогли капитулу победить, — сказал аббат, улыбаясь. — А теперь храните гробовое молчание обо всем. Мы, духовные лица, здесь ни при чем, наше дело — сторона. Если узнают, что мы вмешиваемся в выборы, то пуритане из левых партий, сами поступающие еще хуже, съедят нас живьем, а кое-кто из наших будет сильно нас бранить — ведь они хотят добиться всего. Госпожа де Шавонкур не подозревает о моем участии. Я доверился только госпоже де Ватвиль, на которую мы можем положиться, как на самих себя.
— Я приведу к вам герцогиню, чтобы вы благословили нас обоих! — воскликнул честолюбец.
Проводив старого священника, Альбер лег спать, мечтая о будущей власти.
На другой день, к девяти часам вечера, в гостиной баронессы де Ватвиль было, как легко себе представить, полно безансонских аристократов, собравшихся по чрезвычайному случаю. Толковали о том, что надо на этот раз участвовать в выборах в угоду семье де Рюптов. Всем было уже известно, что собравшихся познакомят с бывшим докладчиком Государственного совета, секретарем одного из министров, наиболее преданных старшей линии Бурбонов. Г-жа де Шавонкур приехала с дочерью Сидони, прелестно одетой, тогда как другая, уверенная в женихе, не стала прибегать ни к каким ухищрениям в своем туалете. Так часто бывает в провинции. Красивое, умное лицо аббата де Грансей можно было увидеть то в одной, то в другой группе; он слушал всех, как будто ни во что не вмешиваясь, но роняя острые словечки, решающие суть дела и направляющие нить разговора.
— Если старшая линия вернется, — замечал он бывшему государственному деятелю лет семидесяти, — то где она возьмет политиков?
Другим главный викарий говорил: «Берье остался в одиночестве и не знает, что делать. Будь у него голосов шестьдесят, он во многом мог бы мешать правительству, он свергнул бы не одно министерство!». «В Тулузе собираются выбрать герцога Фиц-Джемса». «Вы поможете де Ватвилю выиграть его процесс». «Если вы подадите голос за Саварюса, то республиканцы скорее будут голосовать вместе с вами, чем с партией центра». И так далее, и так далее.
К девяти часам Альбера еще не было. Г-же де Ватвиль такое опоздание показалось дерзостью.
— Дорогая баронесса, — сказала г-жа де Шавонкур, — не будем ставить столь серьезные дела в зависимость от какого-нибудь пустяка. Может быть, господина де Саварюса задерживает важное совещание, или просто вакса на его башмаках не успела высохнуть.
Розали искоса взглянула на г-жу де Шавонкур и вполголоса сказала матери:
— Она очень снисходительна к господину де Саварюсу!