«В личной жизни Эйнштейн был человеком больших страстей, и его усилия восторжествовать над ними не увенчались успехом <…> в душе Эйнштейна все время шла не видимая миру война. Желание отрешиться от всего личного боролось с жаждой человеческой близости, идеализм с холодным цинизмом, а скромность – с высокомерием».
Заложницей именно этой «не видимой миру войны» и стала Милева Марич.
Альберт Эйнштейн мечтал о ней как о некой фантастической, загадочной «колдунье», но постепенно приходил к убеждению, что она, его жена и мать его детей, ничем не отличается от остальных, унылых, неталантливых, скучных и привязанных к рутине быта. И для него это было невыносимо.
Внутренние противоречия супругов также усиливало то обстоятельство, что Милева была талантливым и самобытным ученым.
Три легендарные статьи, о которых уже шла речь и которые были написаны Альбертом Эйнштейном для журнала «Анналы физики», были созданы при непосредственном участии Марич. Причем академическая четкость и выверенность текстов были достигнуты именно благодаря редакторским усилиям Милевы.
Говоря о том, что он непригоден для работы вдвоем, Эйнштейн несколько кривил душой, ведь он сам неоднократно замечал, что много работал с женой и она помогала выполнять ему всю математическую часть его работы.
Современники отмечали значительные дарования Милевы в области арифметической практики, признавал их и Эйнштейн.
К сожалению, нам неизвестны подробности этих совместных научных штудий. Вполне возможно, что супруги спорили и конфликтовали, у Марич был твердый, порой непреклонный характер, Альберт Эйнштейн расслаблен, можно предположить, что супруга часто одерживала безоговорочную победу в утверждении своего мнения.
Эйнштейн, болезненно относившийся ко всякому давлению, соглашался с женой, но внутреннее противодействие нарастало. И наконец, Милева была женщиной, а не счетной машиной. Понимал ли это ее супруг?
Судя по письмам Марич 1905–1911 годов, не вполне, и поэтому поездки, встречи, научные дискуссии продолжались, и не было им конца и края.
«Наверное, в Карлсруэ было очень интересно… И я с удовольствием побывала бы там и посмотрела бы на всех этих замечательных людей… Мы не видели друг друга уже целую вечность, мне интересно, узнаешь ли ты меня при встрече или нет».
Обида Милевы росла. И это был не просто крик души молодой женщины, запертой в доме с малолетними детьми, не имеющей возможности хоть как-то разнообразить свое одиночество, но и негодование молодого даровитого ученого, осознающего, что все ее таланты, мысли и открытия никому не нужны, а если и нужны, то исключительно в соответствии с прихотями мужа.
Особенно ее задевала непоследовательность мужа. С одной стороны, он не скрывал своей уверенности в том, что «очень немногие женщины обладают творческими способностями». Эйнштейн восклицал: «Будь у меня дочь, я бы не хотел, чтобы она изучала физику». Но, с другой стороны, он не стеснялся обращаться к жене за научной помощью и получал ее.
Опять же ремарка о дочери звучит не вполне корректно: у него была дочь…
Итак, Эйнштейн не мог не чувствовать этого драматического напряжения, хотя, по словам его друзей, он был напрочь лишен эмпатии, «не умел представлять, что чувствуют другие».
Нет, неправда, конечно, умел, но тщательно скрывал это, находя сопереживание слабостью, которая абсолютно недостойна «сильной личности», стоящей на пороге великих открытий.
Если еще совсем недавно Эйнштейн с восхищением рассказывал о Милеве своим друзьям, то теперь он чаще критически вещает о ее «мрачной подавленности» и «плохой наследственности».
Спустя годы он скажет: «Вы должны знать, что большинство мужчин (а также немало женщин) по своей природе моногамны. Эта природа дает о себе знать особенно решительно, когда традиции и обстоятельства встают на пути».
О каких традициях и обстоятельствах говорит ученый? О традициях семейных в первую очередь. То обстоятельство, что Альберт Эйнштейн, выходец хоть и не из религиозной, но весьма крепкой и многочисленной еврейской семьи, женился на сербке, было событием, разумеется, не вопиющим, но достаточно редким. Представители различных национальностей, населявших Европу рубежа XIX—XX веков, сербы в том числе, предпочитали внутриклановые и внутринациональные браки по целому ряду соображений: религиозных, ментальных, традиционалистских.