Свидетельства дедушек и бабушек о своих внуках всегда пристрастны. Интересно не то, что маленький Альберт поразил свою бабушку. Интересно другое — ведь это самые ранние дошедшие до нас впечатления о нем как о личности. Остается только гадать, какие именно «забавные идеи» были у этого двухлетнего ребенка, которому суждено было превзойти самые смелые мечты самой любящей бабушки. А может быть, эти идеи были чем-то большим, чем просто «забавой»? Не было ли в них намека на то, что должно было произойти? Или, может статься, наоборот, его дедушки и бабушки с отчаянием полагали (как, впрочем, казалось одно время и его родителям), что любимый Альберт — тупица? У них были для этого все основания. А сама мысль об этом должна была быть мучительной. В 1954 г. в одном из своих писем Эйнштейн вспоминал: «Мои родители были обеспокоены тем, что я начал говорить сравнительно поздно, они даже консультировались по этому поводу с врачом. Не могу точно сказать, сколько лет мне было в ту пору, но не меньше трех».
Действительно, поздновато для того, чтобы начать говорить. Едва ли те идеи, которые его дедушки и бабушки восприняли как забавные, были выражены в словах. В своем письме Эйнштейн продолжает: «Я так и не стал оратором. Однако мое последующее развитие проходило вполне нормально, за исключением одной особенности — я обычно шепотом повторял свои собственные слова». Даже если это так, то, с учетом того, что маленькому Альберту предстояло стать не кем другим, как Эйнштейном, такое начало едва ли можно считать благоприятным.
Дома в Ульме, где родился Эйнштейн, уже не существует. Вторая мировая война превратила его в руины. Одна из улиц города была названа именем Эйнштейна, но нацисты не могли смириться с тем, что такая честь оказана еврею, да к тому же великому еврею, вся жизнь которого стала символом того, что они так жаждали уничтожить. В первый же день своего вступления в должность новый бургомистр-наци поторопился переименовать Эйнштейнштрассе в Фихтештрассе в честь немецкого философа и оратора-националиста XVIII в. Улице вернули ее первоначальное название лишь после разгрома нацистов.
В письмах, относящихся к 1946 г., Эйнштейн писал:
«В то время мне уже была известна дурацкая история с названиями улицы, и она меня немало позабавила. Не знаю, изменилось ли что-либо с тех пор, и еще меньше я знаю о том, когда улицу переименуют в очередной раз; что мне действительно известно — это как удовлетворить мое любопытство… Думаю, что нейтральное название вроде „Флюгерштрассе“ было бы более подходящим с точки зрения политической сообразительности немцев, и к тому же на длительное время отпала бы нужда в дальнейших крещениях».
Фактически Эйнштейн прожил в Ульме недолго. Через год после его рождения семья переехала в большой город, где отец Эйнштейна, Герман, и его брат Якоб стали совладельцами небольшой электротехнической фабрики. По иронии судьбы, этим городом был Мюнхен, ставший впоследствии колыбелью нацизма. В образе жизни семьи Эйнштейнов мало что сохранилось от еврейских предков.
Альберта и его сестру Майю, которая была младше его на два с половиной года, отправили в близлежащую католическую школу, где они изучали традиции и догматы католической веры. Не было оставлено без внимания и их просвещение в области иудаизма.
Вероятно, в столь сжатом биографическом исследовании не стоит долго останавливаться на религиозном развитии того, кому суждена была слава великого ученого. Но мотивы научной деятельности Эйнштейна имели религиозную основу, хотя и не в формальном, ритуалистическом, смысле. Мы уже упоминали в своем рассказе о магнитной стрелке компаса, указывавшей путь очарованному малышу. И в зрелом возрасте Эйнштейн не потерял эту способность по-детски благоговеть и удивляться. «Самое непостижимое в мире то, что он постижим», — говорил Эйнштейн. Обсуждая научную теорию, свою собственную или выдвинутую другим ученым, он задавал себе вопрос: стал бы он создавать Вселенную по такому образцу, будь он богом? Такой критерий может на первый взгляд показаться гораздо более близким к мистицизму, чем к тому, что обычно понимают под наукой, но тем не менее он свидетельствует о вере Эйнштейна в предельную простоту и красоту Вселенной. Только человек с глубоким религиозным и художественным убеждением в том, что красота — рядом с нами и ждет, чтобы ее открыли, мог создать теории, наиболее поразительной чертой которых, превосходящей даже их эффективность и заслуженную популярность, была их красота.