Людовик IX и Альфонс де Пуатье оба инициировали всестороннее расследования проступков своих чиновников, и тот факт, что отчеты сохранились в таком большом количестве, очернил их репутацию больше, чем они того заслуживали. Шателена из Альеса могла быть права, а могла и не быть, считая, что сенешаль преследовал ее, потому что она отвергала его ухаживания. Насколько ее случай был типичным, мы не знаем. Но правление Альфонса де Пуатье было, безусловно, лучше, чем правление династии Раймундов, и, вероятно, лучше, чем все, что последовало за ним до эпохи интендантов XVIII века. Тот факт, что самая неспокойная из всех французских провинций безропотно подчинилась французскому господству, говорит о том, что по крайней мере большинство из ее жителей считали столетие мира справедливой платой за потерю политической автономии. Вторая половина XIII века стала периодом беспрецедентного процветания Лангедока. Нарбонский собор, церковь-крепость в Альби и доминиканский монастырь в Тулузе стали памятниками нового богатства, а также возврата к религиозной ортодоксии, который ему сопутствовал. Быстро растущее население ввело в оборот значительную часть заброшенных сельскохозяйственных земель и породило целый ряд новых городов, не имеющих аналогов в истории градостроительства. Их все еще можно лицезреть, а их названия напоминают об атмосфере оптимизма, в которой они были основаны — Гренада, Корд, Пави, Болонь. В долгосрочной перспективе будущее Лангедока должно было стать затяжной историей экономического упадка. Но живших тогда людей можно простить за то, что они не смогли этого предвидеть. Черная смерть и Столетняя война оказались для них гораздо более разрушительными, чем Альбигойский крестовый поход, и если Лангедок к концу Средневековья превратился в нищую глушь, то вольные рутьеры Эдуарда III несут за это большую ответственность, чем крестоносцы Симона де Монфора.
Культурное влияние крестового похода — более трудноразрешимая проблема. Оно, конечно, было меньше, чем влияние нормандского завоевания Англии в XI веке или даже анжуйского завоевания Сицилии в XIII веке. Но тогда французы безжалостно колонизировали Англию и были изгнаны с Сицилии. Ни того, ни другого в Лангедоке не произошло. Бесспорно, что на Юге накануне крестового похода существовала самостоятельная цивилизация. Эта цивилизация уже находилась в упадке, но ее упадок не должен был быть необратимым, как не должно было быть неизбежным, то что плодородие XII века сменилось бесплодием XIV. Крестовый поход и его последствия уничтожили мелкое дворянство, которое покровительствовало трубадурам. Он переместил центр управления Югом в Париж. После него те талантливые люди, что еще оставались, пошли по дороге к богатству и влиянию, которая вела на юг в Каталонию и на север в Иль-де-Франс. Трубадур Пейре Карденаль зарабатывал на жизнь при дворе короля Хайме Арагонского. Гийом Фигейра, портной из Тулузы, который писал песни полные непреодолимой ненависти к церковникам крестового похода, закончил свою жизнь в северной Италии среди воров, проституток и мытарей. Искатели удачи отправились на север, как Гийом де Ногаре, юрист из Сен-Феликс-де-Караман, который стал самым влиятельным министром Филиппа Красивого, несмотря на подозрение в ереси, запятнавшее его родителей.
Альбигойский крестовый поход стал вехой в культурном объединении Франции. Но были и другие вехи, некоторые из них более глубокие и более жестокие по своим последствиям, чем насилие Симона де Монфора: появление печатного станка, удушающий застой, навязанный французским провинциям Версалем Людовика XIV, строительство железных дорог, унылое единообразие современного строительства и интенсивного сельского хозяйства. Это было медленное, без драматизма, преобразование, но его начало, тем не менее, важно тем, что прошло практически незамеченным современниками. Лангедок Альфонса де Пуатье все еще был совершенно не похож на Францию Людовика IX, но процесс ассимиляции уже начался. Цивилизация Франции становилась цивилизацией ее северных провинций, а ее региональные особенности — многими вариациями северной культуры.