Тем не менее, гарнизон продержался более четырех месяцев. В течение большей части этого времени не было никаких признаков помощи со стороны основной части крестоносной армии. Когда пришло известие о нападении Раймунда, она была рассеяна гарнизонами по десяткам городов и замков, а ее командующий находился в четырехстах милях на севере. Только в первую неделю июня Симон смог собрать свои войска перед Бокером, но к этому времени осаждающие заняли хорошо укрепленные позиции на холме. Они построили стену вокруг западной стороны замка, чтобы он оказался в пределах укрепленной части города. В результате защитники не могли совершать вылазки в ряды осаждающих, а основная часть крестоносной армии не могла подойти достаточно близко, чтобы их деблокировать. Провансальцы не проявили желания покинуть свою сильную позицию и отклонили приглашение Симона к сражению. Поэтому 5 июня крестоносцы встали лагерем, чтобы в свою очередь осадить осаждающих. Это, как заметил Пьер Сернейский, было похоже на осаду всего Прованса, поскольку войска Раймунда успешно снабжались по реке из Авиньона, в то время как армия Симона была вынуждена полагаться на сильно охраняемые продовольственные конвои из Нима и Сен-Жиля. Защитники замка, в это время, уже были вынуждены есть своих лошадей.
Крестоносцы предприняли несколько попыток взять стены города штурмом или проломить их камнеметными мангонелями, но каждый раз упорное сопротивление и крутые уступы приводили их к поражению. Провансальцы добились гораздо большего успеха с помощью собственных осадных машин. Изнутри города их требюше постепенно разрушали боевые галереи на гребнях стен крепости. Они построили огромный таран, с помощью которого начали разрушать внешние стены замка. Защитники сопротивлялись с исключительным мужеством, обрушивая на нападавших камни и удушая саперов дымящимися мангалами, спущенными со стен. В какой-то момент им даже удалось захватить голову тарана с помощью своеобразного лассо. Но их моральный дух ослабевал, начались ссоры, а связи с армией Симона не было. Под стенами, в виноградниках города и на оливковых деревьях висели разлагающиеся трупы пленных крестоносцев. На самой высокой башне замка были подняты сигналы отчаяния: сначала черный флаг бедствия, а через несколько дней — пустые корзины и бутылки. Наконец, в середине августа одному из осажденных удалось пробраться через осадные линии южан и сообщить Симону, что гарнизон больше держаться не может. 24 августа Симон согласовал с противником условия капитуляции гарнизона. Защитникам замка разрешили уйти с почестями, забрав с собой оружие и имущество, а Симон удалился со своей армией, оставив Бокер молодому Раймунду.
С таким трудом достигнутый на Вселенском Соборе компромисс был разорван в клочья, но наместник Христа не спешил метать гром и молнии, как многие ожидали. Автор эпической Песни о крестовом походе, страстный приверженец дела южан, считал, что Иннокентий III фактически благословил применение силы Раймундом во время последней аудиенции молодого принца в декабре. Вряд ли можно представить себе такое двуличие в человеке, который так хорошо знал юридические тонкости, как Иннокентий. Но закрыл ли бы, в конечном итоге, Иннокентий глаза на войну в Лангедоке, неизвестно, поскольку 16 июля 1216 года, за месяц до падения Бокера, великий Папа умер в Перудже. Возможно, он так и не узнал о событиях в долине реки Рона, в результате которых Симон де Монфор за два года потерял то, что приобрел за шесть лет. Покойный Папа был быстро забыт. Жак де Витри, который так часто проповедовал крестовый поход в Лангедоке в дни его триумфов, случайно проезжал через Перуджу на следующий день после смерти Иннокентия и увидел его тело лежащим без присмотра в одной из церквей города, лишенное ворами драгоценных одеяний и оставленное обнаженным и гниющим на летней жаре. Кардиналов и куриальных чиновников больше интересовал не почивший Папа, а его преемник, Гонорий III, который при Иннокентии был канцлером и перенял почти всю его политику. Но Гонорий был более мягким человеком, и к моменту своего избрания он был уже очень стар. Ему не хватало яростной энергии, а также политической проницательности его предшественника. Его единственной всепоглощающей амбицией было возвращение святых мест в Палестине, и поэтому большинство других направлений его политики отошли на второй план. Лангедок был для нового Папы раздражающим и отвлекающим фактором. Гонорий мог выслушивать, ругать, поощрять, наставлять, но он не проявлял активного интереса к альбигойцам, пока не стало слишком поздно.