«У меня нет другого выбора, кроме как быть ведомой им».
Не было выбора.
А проезжая мимо палаток лагеря, она вдруг ощутила в своей душе нечто вроде ненависти.
* * *
Наконец наступил период сна.
От своих пленителей Ремен получил лишь несколько синяков, ему удалось избежать более страшных мучений, и после нескольких ударов по лицу он торопливо выложил всё, что хотели узнать Лайан и остальные. Возможно, его язык развязало появление суровой черноволосой женщины, в жестоких глазах которой виделась перспектива особенно страшных мук. А может, он просто убеждал себя в этом, лёжа на земле со связанными руками и ногами. Одна из верёвок, связывавших его руки, была накрепко примотана к столбу в нескольких шагах от него.
Боль от синяков мешала уснуть. Один из зубов расшатался, и это мешало ещё больше — когда его уже клонило в сон, язык касался больного зуба, и он снова просыпался.
Лагерь затих. Без сомнения, они выставили часовых, но он не видел ни одного, оглядывая лагерь сквозь щели между распухших век. Он подумал немного, припоминая, должен ли начаться дождь в этот период сна.
Дождь потушил бы последние угли догорающего костра.
Это навело его на новую мысль.
Он посмотрел на верёвку, привязанную к столбу, и выругался про себя. Возможно, на следующий период бодрствования крестьяне развлекут себя тем, что поджарят его на костре? Некоторое время Ремен не мог думать больше ни о чём — он даже чувствовал запах своей собственной жареной плоти; но затем, слава Солнцу, он стал обдумывать ситуацию более рационально. Верёвка достаточно длинная, чтобы…
Стараясь не шуметь, извиваясь всем телом, он пополз по земле. Повернувшись на спину и закинув руки за голову, он достал ногами до горячих углей костра.
Изловчившись, вытолкнул из костра тлеющую головешку и подкатил к себе. Затем напрягся и чуть ослабил верёвку, связывавшую ему ноги. Превозмогая боль, он положил ноги на головешку. Казалось, его ноги изжарились в кожаных ботинках, но он был вознаграждён запахом тлеющей верёвки.
Почудилось, что прошла целая вечность, прежде чем послышался тихий треск и верёвка ослабла. Он мог теперь раздвинуть ноги ещё шире, и боль в лодыжках постепенно уходила. С возросшим упорством он опустил верёвку на головешку и стал наблюдать, как прогорала она прядь за прядью.
Когда его ноги освободились от верёвки, он снова лёг, делая вид, что спит. Издали будет казаться, что он всё ещё крепко связан. Он надеялся, что ночные патрули (если они здесь существовали) или случайно проснувшиеся крестьяне не заглянут сюда в ближайшее время, хотя дул слабый ветерок и запах тлеющей верёвки был достаточно силён, чтобы возбудить подозрения.
К нему никто не подошёл.
Он поблагодарил Солнце за его доброту. Мысль о том, что Солнце могло бы проявить свою доброту несколько раньше — в идеале перед тем, как он был выбран Гарайном — он усиленно гнал прочь из своей головы.
Когда дым от верёвки немного развеяло ветром, он подполз к столбу. Потребовались мгновения, чтобы развязать несколько узлов, державших его на привязи.
Он снова упал ничком на землю, ожидая тревоги.
Ни звука.
Головешка, которую он недавно вытащил из костра, была ещё горячей, но уже не тлела. Теперь уверенней он подобрался к костру и выбил другую. Он знал, что с руками будет сложнее. Тогда его спасли от огня кожаные ботинки, на этот раз приходилось касаться углей голой кожей.
«Но это лучше, чем быть сожжённым заживо», — подумал он.
На деле всё оказалось проще. Уже через несколько мгновений он смог отодвинуть руки от горящих углей.
Слава Солнцу, он был свободен.
Да, но для чего?
Надар и Гарайн не были милосердными людьми. Они вряд ли радушно встретят шпиона, который потерял своего товарища и был пойман противником. Он может попытаться наврать им: «Онир выдал меня крестьянам, и они убили его; я спасся лишь благодаря своему искусству владения оружием». Но если его слова окажутся неубедительными, его подвергнут серьёзным пыткам. Пытать на этот раз будут эллоны, а они не успокоятся так быстро, как крестьяне. Нет, он должен принести с собой трофей. Он огляделся вокруг; всё имело немного красноватый оттенок: это было следствием полученных им побоев. Неподалёку стояла палатка Того Кто Ведёт. Тот Кто Ведёт. Этим именем крестьяне называли высокого человека.
Его голова была бы хорошим трофеем для Надара. Адъютант Маршала оценит его заслуги, и он будет в безопасности.
Но как он сумеет? У него не было оружия, и он был слабее, чем Тот Кто Ведёт. Но, с другой стороны, этот человек спал, и его оружие находилось в палатке рядом с ним.
Вокруг — никого. Ему надо не забыть сообщить Надару, что в периоды сна в лагере не было охраны. Чем больше полезной информации он передаст Надару, тем лучше его шансы.
Он пошёл вперёд, пригибаясь так, что был почти четвереньках, и через несколько секунд оказался возле палатки. Судя по тишине, его никто не заметил. Он слышал лишь слабый храп, доносившийся изнутри.
Матерчатая дверь была завязана верёвкой. Распутать на ней узлы оказалось труднее, чем отвязаться от столба: ему пришлось просовывать руку в щель и работать изнутри вслепую. Стук собственного сердца казался ему таким громким, что мог бы разбудить самого пьяного спящего часового, но никаких признаков тревоги не наблюдалось.
Удача? Он не смел отнести всё это в свою пользу. Это была просто удача.
Один узел был развязан — самый нижний. Теперь, когда щель стала шире, дело пошло быстрее. Он ругал про себя свои дрожащие пальцы. Как ни старался он успокоить их, они ходили ходуном, будто существовали сами по себе.
Он развязал второй узел.
Теперь он был ещё больше уверен в себе. Эти узлы не предназначались для защиты от незваных гостей; их цель была — уведомить посетителей, что их присутствие нежелательно.
«Значит, с ним женщина, — заметил про себя Ремен, принимаясь за третий узел. — Интересно, черноволосая или та, другая? Чёрт: проклятый ноготь. Хорошо бы, не эта чёрная сука; она похожа на борца-профессионала. Хорошо бы мне удалось отыскать меч или клинок. Хорошо бы эти проклятые крестьяне спали покрепче. Хорошо бы этот треклятый узел, наконец, развязался…» Ну, всё.
Трёх узлов было достаточно. Нагнувшись, он быстро и тихо, насколько это было возможно, нырнул в прохладу палатки.
Прямо напротив него на травяном матраце, укрытая тонким покрывалом, лежала лишь одна человеческая фигура.
«Это та маленькая женщина! — со злостью подумал он. — Чёртов главарь с кем-то ещё. Слава Солнцу, что он не оставил здесь брюнетку». Некоторое время Ремен стоял, прислушиваясь к тихому храпу и раздумывая, что ему делать дальше. Сквозь щели пробивались солнечные лучи, и его тень отчётливо вырисовалась на грубых коврах пола.
Оглядевшись, он заметил вложенный в ножны меч, лежащий на старом сундуке. Осторожно подошёл, взял его и вынул из ножен.
Он мог бы принести Надару голову этой женщины — подруги Того Кто Ведёт, в доказательство своей храбрости, но будет ли этого достаточно? Адъютант Маршала вправе только посмеяться над ним: ведь это может оказаться голова любой крестьянки. К тому же она ничуть не примечательна.
Кроме того, если Того Кто Ведёт нет в палатке с любовницей, то он может в любую секунду вернуться. Наверное, он пошёл проверить часовых или что-то вроде этого? Ремен не мог оставаться здесь дольше.
Он шагнул вперёд.
Женщина проснулась.
Её зелёные глаза медленно и сонно открылись. Увидев его с мечом в руке, она насторожилась. Потом открыла рот, чтобы закричать.
— Молчи! — прошипел он, поднимая меч. — Молчи, тогда останешься в живых.
«Ложь, — с грустью подумал он. — Надар ни за что не оставит её в живых. Если, конечно, я доберусь до него».
Она съёжилась под покрывалом и, не моргая, смотрела на него. Хорошо, что ему удалось заставить её не кричать.
Он попытался принять свирепый вид.
Сайор была как бы парализована. Это был тот самый смешной маленький человек, над которым она потешалась в начале прошлого периода бодрствования. Теперь она был в его власти: он мог убить её одним ударом меча — её собственного меча. Если бы он был могучим воином, она не так испугалась; но, вспомнив грубые насмешки крестьян над ним, она поняла: от такого можно ожидать самой страшной мести. Правда, он сказал, что она может остаться в живых.