— Вы это серьёзно?
Он внимательно посмотрел на Надара. В глазах читалось неподдельное беспокойство.
— Да, я серьёзно. Они должны поверить этому.
«Её зелёные глаза могли видеть дальше, чем глаза других людей. Это нечестно».
— Зачем всё это?
— Я хочу, чтобы вы объехали вокруг и атаковали их лучников с тыла. Я хочу, чтобы они все были убиты.
Удивляло то, что в действительности он этого не хотел, ему было необходимо прекратить битву. Он молил Солнце вернуть его в Гиорран, он провёл бы остаток жизни в окружении своих жён, не думая ни о чём, кроме очередного кубка доброго вина. Но он знал, что Солнце не услышит его.
— Выполняй.
— Да, сэр.
— Давай, давай, парень! Быстрее!
— Да, сэр.
Надар снова оказался в одиночестве. Шум позади него — крики и ругань — не создавали ощущения, что за ним идут друзья. Эти люди были всего лишь орудием, призванным устранить угрозу для Дома Эллона: их союз с ним был простой служебной обязанностью.
Он потрепал гриву коня, чтобы тот продолжал своё размеренное движение вперёд, я подумал о своих врагах. Где-то там, на краю этой проклятой гигантской чаши, находился сильный светловолосый человек, который командовал армией из людей, желавших ему подчиняться. Надара это приводило в негодование. Его армия подчинялась приказам только из-за того, что людям вдолбили это. Различие было очень тонким: если бы любой из его солдат мог выбирать, спасти ли ему жизнь Надара, или свою собственную, ясно, что он предпочёл бы свою; в то же время будь такой выбор у крестьянина…
Ему вдруг захотелось быть кем-нибудь другим — кто не служит в армии и не метит на престол Деспота.
Интересно, любят ли его жёны?.. «У неё были зелёные глаза, и я мог бы полюбить её, но она видела, каким дураком я был и сейчас остаюсь, она была права. Я хотел, чтобы она была рядом со мной, чтобы она шутила и смеялась со мной вместе, и не придумал ничего лучшего, чем изнасиловать её. Почему этот дурацкий кусок плоти между ног решает за меня, что делать? Зелёные глаза».
Новый дождь из стрел. И на этот раз эллоны легко справились с ними.
Пожилой офицер скрылся из глаз.
Эллоны запели. Кавалерия, выстроившись в колонны, гарцевала, как на параде. Люди на лошадях вели за собой пеших к краю равнины, выкрикивая какие-то лозунги. Как будто пятно разрасталось на поле, пятно, состоящее из множества муравьёв, не обращавших внимания друг на друга, но действовали они, подчиняясь единому плану.
Сверху молчаливо смотрело Солнце. Оно смотрело оттуда всегда, с того времени, как мальчика Надара научили молиться ему.
«Мои солдаты думают, что они непобедимы, и я хочу, чтобы они продолжали верить в это. Мы победим, но…
Зелёные глаза».
Люди Лайана появлялись теперь со всех сторон. Они были плохо вооружены, одеты в лохмотья, но от их количества у Надара похолодело внутри. «Моих людей перережут только благодаря численному перевесу». Уже отсюда он видел, что многие из воинов-крестьян были женщинами. Это очень ему не понравилось.
Мужчина с копной золотых волос на голове — тот самый, что сильно и оскорбительно избил его накануне, был во главе кавалерии, которая неожиданно вклинилась в расширяющееся кольцо эллонов, над его головой то и дело взлетал боевой топор, причём не без последствий для окружающих.
Эллоны, те из них, которые не кричали, всё ещё продолжали петь свою песню, но в ней теперь звучали истерические нотки.
Крестьяне, напротив, были спокойны.
Надар почувствовал, что над всеми его чувствами тоже стал доминировать панический страх.
Его учили вести людей на битву, но он никогда не участвовал в настоящей битве. В чём была его роль? Пока — убивать крестьян, показывать пример.
Он поднял меч и направил своего коня туда, где светловолосый бунтарь рубил своим окровавленным топором эллонскую плоть.
* * *
Далеко-далеко, на самой северной оконечности Альбиона, спал дрёма.
Обычно дрёмам не позволяли спать, но этот выскользнул из маленькой крестьянской деревушки, где провёл несколько последних периодов сна, под предлогом несварения желудка и необходимости уединения. Отчасти это было правдой: жирная пища, которая для крестьян была обычной, его выворачивала наизнанку, поэтому и пришлось провести несколько неприятных минут, скрючившись над неглубокой канавой и с отвращением отправляя естественную нужду. Однако главной его целью был сон. Он так давно не спал — ему не позволяли спать, — что всё тело ныло от усталости, а глаза чесались до боли. Он надеялся, что ушёл достаточно далеко от деревни. Но понимал, что не сможет отойти дальше.
Он упал лицом в сладко пахнущую землю, и не успел коснуться её, как глаза его закрылись, а через секунду послышался храп.
Все знали, что дрёмы опасны. И держали их в обществе лишь потому, что иногда они бывали полезны.
Он был одет в обычную для дрёмы одежду: серо-красный плащ с приколотой к нему возле плеча зелёной сияющей металлом звездой. Конечно же, он не был вооружён. Это был маленький человек, и хоть он не старел, но выглядел старше, чем любой человечек. Звали его Джоли.
То, что у него было имя, уже выделяло его среди всех крестьян — и отсюда проистекала его полезность. Он ходил от деревни к деревне, его с радостью принимали, кормили, поили, давали кров, но не более, чем на несколько периодов бодрствования. Затем он собирал свои скромные пожитки, закидывал мешок за плечи и снова шёл по стране, пробираясь через леса или шагая вдоль накатанных эллонских дорог к следующей деревне.
Он мог давать имена людям н вещам. Он мог рассказывать слушателям о том, что происходило в их регионе Альбиона. Он мог на короткое время, дать крестьянам почувствовать себя стоящими людьми, а не беспамятной домашней скотиной, обречённой на тяжёлый рабский труд. Конечно, после его ухода крестьяне забывали обо всём этом — обо всём, кроме смутного ощущения чего-то невыразимо яркого, превосходящего всё, что они когда-либо испытывали в своей обычной жизни.
Беда была в том, что он представлял опасность для них. Его присутствие было, как наркотик, который давал несколько часов наслаждения, а потом шёл длительный период абстиненции и кошмаров. Он повернулся, поудобнее располагаясь на траве. Всё дело было в кошмарах.
Когда дрёмы спали, их сны доминировали над флуктуирующей реальностью Альбиона, накрепко впечатываясь в материю, пространственно-временной континуум и изменяя естественный ход событий. Этот эффект локализовался около них, и за несколько километров он пропадал начисто — но вблизи он мог быть необычайно сильным.
Дрёма беспокойно завозился во сне и, как ребёнок, загнул себе в рот большой палец правой руки.
Большинство снов были хорошими. Но кошмары…
Все чудовища, жившие в подсознании дрём, могли выползти из поверхность земли, могли разверзнуться небеса и выпустить огонь на несчастных, оказавшихся внизу. Земля могла открыться и поглотить мужчин, женщин и детей в холодную пустоту, из которой никто не возвращался. Неродившиеся дети могли превратиться в мерзких, колючих и острозубых тварей, прогрызающих себе путь к солнечному свету сквозь тела матерей; тихие и упорные преследователи могли красться за человеком, как неотвратимая угроза… Хуже всего было то, что дрёмы знали о своей опасности для ни в чём не повинных людей, но были не в силах проснуться и остановить всё это.
Дрёмам никогда не позволяли спать, если они были рядом с людьми, крестьянами или эллонами.
Морщины на лбу дрёмы стали глубже, он беспокойно ворочался во сне и время от времени постанывал. Один два раза он даже громко закричал.
Он чувствовал, что это необычный кошмар. То, что он видел, сильно отличалось от всех предыдущих ощущений. Всё казалось абсолютно реальным, но реализм был особый — не такой явный, не такой всепоглощающий, и это заставляло его чувствовать, что кошмар исходит не от него, а откуда-то издалека. Загадочное, неизвестное место притягивало и питало его мозг образами. Худощавое лицо с коротко подстриженными рыжими волосами так быстро мелькнуло перед глазами, что он даже не успел как следует разглядеть его.