— Но это так трудно! — вновь произнесла она.
— Захват Эрнестрада тоже будет трудным делом, — спокойно заметила Рин.
Рука Ани замерла над хлебной коркой.
— Думаешь, ей…
— Да, — сказала Рин. — У неё есть шанс. Конечно, если она не превратится в хорошую маленькую девочку — мечту каждой матери — девочку, которая всегда делает то, что ей говорят, и помогает матери по дому.
Она взглянула на Аню. Рука тотчас убралась. Аня невинными глазами разглядывала её, как бы удивляясь, что та оказалась не на месте.
За окном послышался звук трубы.
— Я поговорю с тобой позже, — зашипела Рин на Аню. — Забирай этот хлеб и отправляйся на чердак тотчас же. Как только я приведу твою мать в норму, я поднимусь к тебе. Не забудь взять с собой немного воды… и сиди там тихо.
Лицо ребёнка моментально повзрослело. Захватив с собой пищу, воду и выцветшую тряпичную куклу, она мгновенно вскарабкалась на чердак.
И там, слушая, как Рин маскирует дверь и старается не шуметь, Аня обдумывала всё, что услышала. Они хотели, чтобы она вела кого-то, но кого? Бесчисленное количество раз она пыталась повести за собой тощего кота, считавшего их дом своим собственным, но он не хотел идти за ней, предпочитая либо прятаться в одно из укромных местечек, либо просто сидеть на солнышке, облизывая розовые подушечки лап и не обращая на неё никакого внимания. Она пыталась повести за собой кое-кого из деревенских детей, но они лишь смеялись над ней; ещё не зажил синяк на локте, в том месте, куда попал ком спёкшейся глины несколько периодов бодрствования назад. Она знала, что в любой момент может повести за собой мать, но это было не в счёт.
Значит, она должна быть лидером. Об этом Рин говорила снова и снова, когда думала, что Аня не слышит её слова или спит. Лидером людей, полагала Аня, но где эти люди? Важных и солидных жителей деревни она отмела сразу: они были взрослыми и жили в совершенно ином мире, наполненном скучными заботами об урожае и домашних животных. С чердака она заметила, что с приходом эллонов люди стали ещё скучнее, как будто потеряли даже способность думать и говорить. Вести их — было бы пастушьей работой. Может быть, этого от неё хотела Рин.
Но из того, что она говорила, Аня поняла: требуется что-то другое.
Аня должна стать лидером. И это будет секретом, пока она не станет большой, как все, а вот тогда она поведёт некоторых из больших людей, чтобы они могли навредить другим большим людям.
У неё затекла левая нога. Осторожно, стараясь не шуметь, она повернулась и вытянула ногу — боль постепенно ушла. Она взяла хлеб и откусила кусок. Хлеб был чёрствый, и ей захотелось его выплюнуть, но она заставила себя жевать его и жевать, пока не сумела проглотить.
По полу пробежал паучок. Он остановился посреди комнаты, и Аня стала пристально смотреть на него в надежде, что паучок подчиниться её воле. Он постоял немного, шевеля лапками, а затем скрылся в новом убежище.
Вкус хлеба был, как всегда, безобразен. Она пыталась объяснить Сайор, а потом с ещё большим энтузиазмом — Рин, что зерно мололось бы лучше, если бы камни были более гладкими, но никто, казалось, не слышал её, как будто они хотели оставить всё неизменным. Аня откусила ещё кусок, прожевала его и запила неприятный вкус глотком воды. Хорошо, что хоть вода была свежей.
И тут начались крики.
Крики Ане очень нравились. Её мать кричала довольно часто, почти всегда из-за того, что обнаруживала что-то интересное, сделанное Аней — например, какую-нибудь обычную домашнюю утварь, превращённую в мистический объект; правда, кроме этого, крики были довольно редки в Лайанхоуме. Аня находила звучание криков очень приятным. Ей хотелось, чтобы эллоны приходили в Лайанхоум почаще. Она понимала, что крики означают чью-то боль, но пока этот кто-то не был ею самой, ей это нравилось.
Она собралась уже встать на ноги, посчитав, что выросла достаточно, чтобы выглянуть в чердачное окно, когда вдруг поняла, что на чердаке есть кто-то ещё.
Аня огляделась. Здесь негде было спрятаться.
Нет. Чувства обманули её. На чердаке — никого. Она снова повернулась к окну.
И всё-таки кто-то наблюдал за ней.
Она резко обернулась — снова ничего.
Ничего, за исключением серо-синих теней. В одном из углов чердака они были гуще, чем в других.
Аня пригляделась повнимательнее. Света было достаточно, чтобы увидеть всё, что там находилось, однако у неё было странное ощущение: в углу находится что-то реальное, но невидимое.
Она даже не заметила, как откусила ещё кусок хлеба. Глаза её безотрывно смотрели в подозрительный угол, а челюсти автоматически жевали.
Снаружи опять донеслись крики. Одним из уголков сознания Аня надеялась, что эллоны не насилуют её мать. Сайор всегда много плакала, но никогда так много, как после изнасилования. Аня решила про себя, что когда вырастет, обязательно попробует, что это значит — быть изнасилованной. Рин говорила ей, что это очень неприятно, но Аня сомневалась, есть ли у неё собственный опыт, ведь она была так сильна, могла поднять то, что не удавалось поднять двум мужчинам, поэтому никто, думала Аня, даже эллоны, не смог бы с ней сделать ничего против её воли.
Тень всё ещё была на месте. У Ани возникло неприятное чувство, будто тень эта смотрит ей прямо в глаза.
Она удивлялась, что не боялась. Она была насторожена, да, но не испугана.
— Ну, — наконец сказала тень немного усталым голосом, — возможно, мы даже подружимся.
— Тс-с-с! — тотчас прошипела Аня, прижав к губам указательный палец, и шёпотом добавила: — Нам надо сидеть тут очень тихо, а то эллоны найдут нас. Мама говорит… и Рин тоже.
— Не волнуйся.
Голос стал теперь громче и, казалось, звучал насмешливо.
— Тс-с-с! — снова зашипела Аня и выглянула в окно.
Насколько она могла понять, эллоны не слышали их.
А повернувшись обратно, заметила, что по чердаку ходит молодая женщина, заглядывая во все углы. У неё были ярко-рыжие короткие волосы и вся одежда одного цвета — зелёная рубашка, зелёные бриджи, зелёные ботинки и зелёный плащ. На секунду её взгляд остановился на Ане, и та заметила, что и глаза на её узком лице были зелёными, зеленее, чем у матери.
— Нам не надо беспокоиться насчёт шума, — сказала пришелица. — Мы можем пригласить сюда целый оркестр, и эллоны не услышат ни звука. Я могу делать так, чтобы меня не замечали, если я того не хочу. Ты знаешь, тут есть очень любопытные вещи. Если не ошибаюсь, вот это вот, в пыли — печать Деспота. Да, это она.
Там, куда женщина указывала пальцем, пыль исчезла и Аня заметила маленький диск, словно сделанный из красной смолы.
— А теперь, — сказала пришелица, — я думаю, тебе интересно узнать, кто я?
Аня молча кивнула, а потом на всякий случай ещё раз глянула на улицу, прежде чем рассмотреть женщину получше.
— Ну вот, Аня, тебе, конечно, не стоило бы говорить это, но я скажу, если будешь вести себя хорошо. Не в буквальном смысле. Хорошо — в смысле плохо. Потому что ты будешь очень плохой всю свою жизнь. Ты будешь такой плохой, что даже начнёшь усмехаться при слове «плохая».
Женщина сидела теперь посреди чердака, скрестив ноги и повернув голову так, чтобы свет из окна лучше освещал её лицо. Её руки, если не подчёркивали жестами слова, покоились на острых коленях.
— Не говори так громко! — крикнула Аня.
— Я же просила тебя не беспокоиться, — сказала женщина с улыбкой. Её зубы были ненормально белыми и ровными. Аня привыкла видеть у взрослых гнилые и жёлтые зубы. — Ничто из того, что мы скажем друг другу, не будет слышно за пределами чердака. Я… Я сделала так. Я же сказала тебе.
Она пожала плечами, как бы отбрасывая этот вопрос.
— Спеть тебе песню? — спросила она с нетерпением.
— Кто ты? — спросила Аня, обретя наконец дар речи.
— Элисс, конечно. Разве ты не догадалась? Я сделала так, чтобы большинство людей знали обо мне, не встретив меня ни разу: это экономит время.
Аня не могла вспомнить, чтобы слышала это имя когда-нибудь раньше, и всё же оно не казалось незнакомым. Может, она слышала его от матери, когда она рассказывала о Лайане и остальных, укладывая её на период сна под старые ветхие одеяла бабушки Майны. Затем она вспомнила: был привал и…