из бывших – Борис Федорович и Бернариха,
кандидаты наук – папа и Алексей Семенович,
артистические натуры – Алимпий и Екатерина Дмитриевна,
интеллигенты – Борис Федорович и Алексей Семенович,
служащие – Борис Федорович и Тонька,
преподаватели – папа и Алексей Семенович,
старые без пенсии – Бернариха и Борис Федорович,
учились в гимназии – мама и Алимпий,
нигде не учились – Клара Ивановна и Тонька,
склочничали – они же,
действовали на нервы – Бернариха и Алексей Семенович,
устрашали – Алимпий и Алексей Семенович.
Кухня – народное собрание, товарищеский суд, телеграфное агентство, дискуссионный клуб и театр самообслуживания.
Едва я родился, кухня потребовала, чтобы мама убирала и за меня, – мама всегда просила Клару Ивановну или молочницу Нюшу.
На кухне – из любви к искусству – разыгрывались драмы типа занятие чужой конфорки или незапись газа в тетрадь.
У кухни были свои словечки (старпер, пердикуку́, шедеврально), свои клише (выплывают расписные – всегда про Бернариху – и из советских песен: догадайся, мол, сама; согласна на медаль), стишки:
басня Михалкова Лиса и Бобер,
загадка про трамвай:
свои нестрашные анекдоты:
– Кавалер ухаживает: – Вы такая интересная, вы не полька? – Я не Полька, а Танька – Полька срать пошла.
– Генеральская жена хвастается новым роялем. Ей говорят, что у нее резонанса нет. – Ничего. Мой Ваня все купит. Он и резонанс купит.
– Идут две расфуфыренные. Про них говорят: – Крали! – а они: – Это не мы крали, это наши мужья крали.
– Вокруг газ, в середине гадина – что такое? Это моя жена в газовом платье (вариант неуклюжий: Это моя жена торгует газировкой).
– Меняю жену сорокалетнюю на двух двадцатилетних!
– Меняю жену на комнату!
– В военное время приходит иностранец в нашу баню. При входе ему дают кусочек мыла – знаете, какой дают? Он говорит: – Что это? – Ему говорят: – Это хорошее яичное мыло. – А он скромно так: – Да мне, знаете, всему надо мыться.
– Рузвельт с Черчиллем говорят: – Мы вам помогали, вы нам за это после войны Крым отдайте. – Сталин говорит: – Хорошо. Только угадайте, какой палец средний, – и показывает им большой, указательный и средний. Рузвельт думает: средний и есть средний. Черчилль думает: средний из этих трех – указательный. А Сталин сложил три пальца и показал фигу.
– Начерчилли планы и ждут рузвельтата, – по образцу революционного: – Крыленко встал на дыбенко и как заколлонтает!
Екатерина Дмитриевна рассказала мне, чтобы Клара Ивановна не услышала:
– После войны в Москве откроют новые театры. В театре имени Калинина будет идти Слуга двух господ, в театре имени Сталина – Не в свои сани не садись и в Народном театре – Без вины виноватые.
После постановления услужливое:
– Бетховен выпил Чайковского, съел Мясковского в Сметане, стало ему Хренников, ощутил он Пуччини, вышел во Дворжак, остановился у ящика с Мусоргским, присел на Глинку, сделал Бах, пошло Гуно, но не Могучая кучка, а Девятая симфония Шостаковича.
Не слышал ни одного анекдота от Клары Ивановны, даже нестрашного: она пересказывала фелетён из газеты.
У кухни было свое общественное мнение!
Она бесстрашно разочаровалась новым гимном: не как Боже, царя храни, а надоевшая песня: Партияа Ленина, партияа Сталина, мудрая партия большевиков. Интернационал хоть красивый был.
Кухня участвовала во всеобщей тяжбе Лемешев – Козловский. Предпочтения никому не отдавалось, пока Козловский сам не нанес себе смертельный удар: спел Юродивого. Кухня ахнула: – До чего дошел!
На операх прямо из Большого кухня тонкачествовала, злорадно ловя шепот суфлера.
Кухня вздрагивала каждый раз, когда радио произносило: Марина Козолупова, класс профессора Козолупова. Специально для кухни транслировалось культурное и понятное: