8
Жизнь нельзя пристёгивать и отстёгивать, как пару лыж, на которых скользишь по природе, по этому неслыханному, хотя бы иногда заснеженному царству аминокислот и витаминов, которые с наскока не возьмёшь. Аминокислоты и витамины надо принимать дополнительно, в отличие от растений, которые сами могут производить эти вещества. Они берут элементы, которые им необходимы и которые должны быть в наличии в одной из удобоваримых для них форм, и пошло-поехало. Свежая почва содержит всё это в достаточных количествах, выщелоченные земли их не содержат, они изнурены, потому что их слишком много лет донимали одним и тем же, им срочно нужна смена впечатлений. Ага. Эта почва теперь кислая. Это не так уж хорошо. Содержание кислоты надо обязательно понизить, но то, как это делают, в большинстве случаев неправильно. Люди гнутся над почвой, которой им всегда мало, которая им всегда мала, притом что они уже сделали для неё слишком много хорошего и очень её обогатили, особенно если земля находится в воде. Возишься в этой грязи каждый день и отскребаешься потом, а толку никакого. Люди теперь собираются в деревне и говорят о молодой умершей. Бесконечные круги на воде, которые от неё расходятся, кажется, не имеют причины, по крайней мере её не знают. Молодая умершая уже стала размытой. Чем больше о ней говорят, чем содержательней и с чем большей жаждой сенсаций, тем больше, кажется, она вымывается из её маленького жизненного содержания, созданного при жизни. Эта Белоснежка несколько дней пролежала в своём тёмном, холодном водяном гробу, нет, не «долго ли, коротко», а лишь относительно короткое время, и не разложилась. Труп остался в воде свежим, но это был всего лишь труп. Никакой принц не смог бы её разбудить, и, если бы он взял девушку с собой в свои покои, она бы испортилась, протухла и начала разлагаться, пошла бы трупными пятнами и позеленела. Некоторое время длилось бы трупное окоченение — такое, что Габи впору было хоть на ноги ставить. Зацвели бы на щеках кладбищенские розы, нет, не зацвели бы, потому что не было продолжительной и непрактичной агонии. Джинсы, обвисшие, как листья, в их водяной упаковке, в зелёном пластиковом свёртке. Эта Белоснежка тихо умерла от пережима glomus caroticum, одного самого по себе симпатичного нервного узла. Vagus, десятый черепно-мозговой нерв, тут же парализуется, и наступает рефлекторная смерть на месте. Не было надобности в других попытках умертвить эту девушку. Не потребовалось ни отравленного гребня, ни ядовитого яблочка для того, чтобы дитя перестало дышать. Никакого потрясения — разве что у нас, — от которого девушка упала бы на землю и из её рта выскочил бы кусочек яблочка. Не было никакого предмета, который привёл бы к смерти, то были лишь голые руки одного охотника на людей, и никто не стукнул вовремя по спине, чтобы жизнь снова вернулась в это тело. Было лишь небольшое, потом более энергичное беспокойство, вот рот, будто созданный для поцелуев, но мы не видим никаких компонентов яда, от которого бы девушка занемогла, мы только видим, что дыхание больше не входит в эту живую человеческую шахту, в эту дышащую яму. Дыхание остановилось, смертные розочки распустились или нет, смотря как. Но, к сожалению, следователи знают и допрашивают только официального друга, который неделю спустя с пятью школьными товарищами понесёт гроб и не споткнётся, чтобы всё же хоть какой-нибудь кусочек яблочка выскочил у неё изо рта и подруга снова ожила. Сейчас он ещё в растерянности, друг, но это может быть и притворством, мы продолжаем его допрашивать, нам пока больше некого, мы допрашиваем этого красивого, целеустремлённого юношу, который хоть и не принц, но у него уже есть чем похвастать, и туда уже была предусмотрительно встроена Габи, как чип, который должен был функционировать. Мы спрашиваем его, почему в первые часы он так апатично преодолевал необходимость говорить. Только теперь друг замечает: этот элемент конструкции, Габи, к сожалению, отсутствует, а без неё не работает и прибор в целом. Это замечаешь, когда уже поздно. Ничего больше не получается. Те, кто стоит на вершине существования, разбираются в электронных приборах, но, если откажет хоть одна мелочь, даже им приходится подолгу ломать голову в поиске причины, пока они совсем не отчаются и не начнут подсовывать тонкому прибору, как наседке, то одну, то другую деталь в надежде, что прибор не заметит подмены и не обидится. Стоп!