Чувство собственной бесполезности грызло Сотникову с тех пор, как она научилась мечтать. Другие девочки грезили карьерой или богатыми кавалерами. Дашка же в своих фантазиях спасала вымирающих животных, изобретала лекарство от смерти и устанавливала государственный строй, при котором не существует денег, потому что из-за них — большая часть преступлений, убийства, грабежи и прочие кошмары. И профессию люди выбирали бы по велению сердца, не заботясь о прибыли, которую она может приносить — если бы не придумали деньги. Любили бы не за счета в банке, а за ум, красоту и широту души. Но так не бывает, да и не будет. Никогда.
Поэтому для Дашки один из самых жестоких философских вопросов — каково моё призвание — оставался открытым, и уже начинал нарывать, как необработанная рана. Обработать нечем — рецепт может выписать только сама Дашка, но и она не знает точный диагноз.
Стал накрапывать противный, мелкий дождик. Девушка ещё чуть-чуть посидела, впадая в состояние, когда в голове всплывает туча мыслей, они сталкиваются, отлетают друг от друга, ударяясь о стенки души, выбивают оттуда новые; и оказывается, что в душе им тесно, они рвутся наружу и причиняют почти реальные физические мучения. Дашку слегка подташнивало, всё тело ныло. Дальше здесь находиться сил не было, под тонкую курточку пробирались холодноватые капли, насквозь промокли кеды. Окончательно добила внезапная жалость к себе, одинокой и нечастной. Зачем она вообще поехала на дачу к старосте?! Ведь догадывалась, что на приятные впечатления день окажется беден.
Сотникова встала, побрела назад, к одногруппникам. Хотелось повернуть в другую сторону. Дашка замедлила шаг, над каждой лужей останавливалась и смотрела, как её отражение распадается под кругами от врезающихся в воду капель.
— Что ты там застряла, поднимайся, живо!
Как ни старалась, а всё-таки возвратилась. С обрыва по камням почти бегом спустился Верников и, не дав опомниться, потянул за собой наверх. Там её поджидали довольно кислые и потрёпанные физиономии, упорно молчавшие, как партизаны на допросе. Староста процедил:
— Явилась. И что расскажешь?
По Дашкиной щеке побежала слезинка, вторая, третья… Дождь превратился в ливень, он скрывал, что девушка плачет. Дашка выдохнула: «Ничего», — и слилась с толпой. Верников, невероятно расстроенный, выцепил Сотникову, стиснув руку девушки так, что у неё хрустнули пальцы, притянул к себе, обнял сзади за талию. Даша закрыла глаза. Шум дождя, перебранки и выкрики одногруппников слились в далёкий неясный гул, девушка почти успокоилась. В сознании наконец-то наступило затишье. Чтобы ненароком не вызвать новую волну переживаний, Дашка стала вслушиваться в ровное Сашино дыхание, ни на что не отвлекаясь и ни о чём не думая. Верников понял, что он сейчас тот, ради кого она ещё не сошла с ума, и обнял девушку крепче. Вокруг них выросла невидимая стена, защищающая от происходившего тут безобразия.
— Вы, двое, заканчивайте с нежностями, все собрались уже! — Фёдоров одним ударом снёс полстены, в образовавшуюся дыру со свистом ворвался ветер вперемешку с обрывками нецензурных дискуссий на тему, кто без спроса ополовинил последнюю бутылку пива и как отвратительно прошёл день.
Не выдержав такого напора, стена рухнула. Оказалось, за ней смеркалось, народ в спешке собирал вещи и плавно стекал к дороге. Дашка отделилась от Верникова, выудила из грязи свой рюкзак (на котором красовался отпечаток чьего-то ботинка сорок пятого размера), покидала туда барахлишко, что привозила с собой (к слову, утром это было не барахлишко, а пластиковые контейнеры с салатами; салаты употребили по назначению, а контейнеры постигла участь рюкзака, и они малость деформировались). У Саши из ручной клади (не употребляемой в пищу) имелась только гитара (прекрасно сохранившаяся), он схватил её, и Дашка с Верниковым поплелись за группой.
Чистейшая дождевая вода, падая на землю, обращалась в липкую жижу, сперва затруднявшую движение; вскоре к этому привыкли и не обходили коричневые болота, терпели булькающую в обуви и под штанинами грязь, шли прямо, прямо. Даже самые убеждённые оптимисты не отрицали, что группа сбилась с пути окончательно.
В полвторого спохватились, что незачем торопиться с целью успеть на электричку (разве что на утреннюю) и что потребность во сне требует удовлетворения. Решили: пока все восполняют её прямо на обочине, два человека голосуют (если один заснёт тоже, второй его тормошит). Утомятся настолько, что будут валиться с ног, — разбудят следующую пару. И так, пока не поймают попутный транспорт.
Первыми на вахту определили старосту и Верникова. Компания пыталась заснуть. Вместо постели — куртки и ветровки, у некоторых роскошь — вместо подушек рюкзаки и животы рядом храпящих. Ливень прекратился. Саша бренчал что-то на гитаре, Дима напевал себе под нос. Остальных, кроме Дашки, задушил Морфей.
Сотникова ворочалась. Коленкой ударилась о столб с дорожным знаком. Выругалась. Потянулась. Зевнула. На посту вместо Верникова и Фёдорова торчали Шабанов и Колесников. Получается, Дашка всё-таки прикорнула ненадолго. Её организм посчитал, что этого достаточно, и девушка ощущала просто неправдоподобную в это время суток бодрость. Ещё было очень скучно. Она попробовала вступить в разговор с парнями, но те лишь невнятно мычали, терпя поражение в борьбе со сном. Дашка их подменила. Скучища. Принялась дефилировать взад-вперёд до легкого головокружения. Сделала зарядку — зря, новый прилив энергии. И вдруг…
Вдалеке — две фары!!! То, чему они принадлежали, резко остановилось. Это удивило. Стоит плотный туман, видимость отвратительная, на расстоянии нескольких метров разобрать уже ничего нельзя. Машину возможно было разглядеть исключительно из-за горящих фар, а группу студентов туман скрывает надёжно.
Прошло пять минут. Два светящихся пятна оставались на месте. Мотор заглох? В машинах Дашка разбиралась плохо, но была уверена, что в подобных случаях водитель не станет сидеть в салоне и ждать, когда мотор заработает снова. Туман мешал видеть, но не слышать: там, где желтели фары, возня ещё не раздавалась. Пойти да глянуть, что там происходит?
— Саша!
Парень разлепил веки:
— Ммммм…..
— По-моему, там машина! До нас не доехала, затормозила, вроде у них технические неполадки. Проверим?
— Не шутишь?! — Верников подскочил и дёрнул на трассу. — Где?!
Сотникова указала кивком и рванула за Сашей.
Друзья не успели добежать до цели — водитель продемонстрировал на редкость неадекватное поведение: развернулся и покатил обратно. Задние фары у авто не были включены.
Дашка и Саша, будто привязанные к багажнику, понеслись за машиной. Разумеется, не угнались. Подозрительное транспортное средство бесследно растворилось.
Секундная тишина — и Дашку сразил приступ истерического хохота, классика жанра, с принятием горизонтального положения и битьём кулаками по земле.
— Я… я… я бы удивилась, если бы сейчас нас подбросили до города и всей этой пьесе абсурда пришёл бы конец! За… закон подлости, — скрючившись в вопросительный знак, Дашка проковыляла на разделительную полосу, выпрямилась, театрально откинула руку. — Что теперь? Молния? Метеорит? Не тяните, я морально готова! Кончилось воображение? Ладно, я согласна на более приземлённое — пусть меня собьёт джип! Хорошо, легковушка! Мотоцикл!! Мопед!!!
Саша сорвал где-то дохленький белый цветочек, вложил в Дашкину ладонь.
— Браво, браво, — похлопал ей.
Девушка расшаркалась и раскланялась, понюхала цветок, элегантным жестом бросила его Саше. Верников схватил заморыша, тот с хрустом рассыпался. Романтика; Даша, в лунном свете кружившаяся в вальсе, неотразима, сногсшибательна, великолепна… и недосягаема. Дашка втянула в танец Верникова, мурлыкая под нос «На небо за звездой…» Невесомая и беззаботная, как солнечный зайчик. Огоньки в глазах — точь-в-точь стёклышки в калейдоскопе, складываются в разные картинки, разные настроения. Чертёнок с нимбом над рожками, крепко держит за руку, он чувствует, как её тепло разливается по его клеткам. Сердце Верникова трусливо съёжилось — стоп, надо как-то уйти от продолжения, пока не поздно…