Кроме маузера, господин караульный начальник был вооружен саблей (японским син-гунто), а вот бамбуковой палки, что держал в руках первый страж, у него не было – палка полагалась лишь рядовым, а сержанту самому бить не положено, для того у него уже подчиненные есть. Угодливо улыбаясь, кланяясь и придерживая саблю, путающуюся в ногах, он засеменил впереди, приглашая гостей следовать за собой в чрево этого недоброго дома.
Атмосфера гнетущая, хотя криков пока не было слышно. В коридоре на втором этаже трое китайцев в форме били палкой четвертого – судя по мундиру, своего, за нерадивость. Увидев нас, бросили свое дело и застыли столбами, – а наказуемый тут же сполз с лавки и, натягивая штаны, нырнул за угол. Трое палачей лишь взглянули ему вслед, но не преследовали – это было бы сочтено за непочтение к господам советским офицерам.
– Дежурный кто – этот, один из тройки? Переведи – советским угодно забрать тех, кто во «втором кругу» накопились. …Да, прямо сейчас!
Дежурный промяукал что-то в ответ – Стругацкий перевел, «почтение и повиновение» – и один из китайцев поспешил по коридору, приглашая следовать за собой, второй же бросился туда, куда сбежал битый палками, – наверное, чтобы притащить обратно и продолжить экзекуцию.
– Это что, был гоминьдановский шпион?
– О нет, большие московские господа, этот недостойный забыл сдать как положено изъятые у арестованных ценности. За что и был приговорен всего лишь к тридцати палкам – начальник, господин Ло, был в хорошем расположении духа.
Во дворе стоял тяжелый дух отбросов, нечистот и немытого тела – как бывает при скоплении нескольких сотен нищих бродяг. В дальнем конце обширного двора или плаца, за хозпостройками, торчала труба котельной, из нее шел дым, несмотря на жаркое лето.
– Опять трупы жгут, – сказал Мазур, – слава богу, не эпидемия. Лишь те, кто здоровьем слаб оказался. Тут места на кладбище нет, а уголь дешевый. Эй, ты (обращаясь к сопровождающему китайцу), наш товар кормили?
– Как положено, советский господина, – промяукал тот, – первый и второй разряды, по норме. Ну а третий согласно инструкции!
– Ты смотри! – благодушно произнес Мазур. – Будете этих голодом морить, сами отправитесь туда.
Они смотрели на людей за проволокой как на скот. Стругацкому захотелось закричать: опомнитесь, ребята, это ведь такие же люди, как мы! И сейчас мы ведем себя как эсэсовцы в Майданеке, отбирая кому жить, а кому в газенваген! Даже не ради них, ради нас самих – чем мы тогда будем отличаться от нацистов? Для которых тоже ведь свои были «камрады», а все прочие унтерменши!
Территория, отгороженная проволокой, была разделена на три неравные части. Люди были набиты там, как в загон, под открытым небом, хотя с краю были и навесы от дождя. Первая часть, где посвободнее, и узники там выглядели по-сытее – беглецы с юга, кто заявили, что образованны или какой-то профессией владеют – не кули! А также члены их семей – женщины, тоже тут наличествующие, в таких же бесформенных и одноцветных штанах и блузах, как мужики, только по физиономии и различишь (Кунцевич снова произнес непонятное: «Вот когда стиль унисекс изобрели.) Этих людей должны были передать в местную администрацию, в Департамент по трудоустройству – очень скоро их ждет своя койка в бараке, да не в общем, а «система коридорная» (в каких еще и в СССР в городах приличное число населения живет!), и положенный паек по карточкам, и главное, работа, дающая право остаться в маньчжурском раю, – ну а через пять лет, по закону, в случае безупречной лояльности и поведения, и гражданство вместо вида на жительство. Во второй части были те, кто лишь ожидал решения своей судьбы, – ну а в третьей те, кого однозначно ждала депортация: правонарушители, за это лишенные паспортов, или по иным причинам признанные нежелательными элементами, или же те из беглецов с юга, кто солгали о наличии профессии, или же кто был признан «злостным», за оказание сопротивления полиции или попытку скрыться.