Удастся Стробову поймать меня ещё раз или нет — дело случая. Я не собираюсь действовать ему на нервы, особенно пока я у него в руках. Пусть выпустит птичку полетать.
— Ладно, согласен, — говорю я. — В конце концов, это даже интересно — поработать на управление безопасности. Что конкретно вы от меня хотите?
— Детали вам объяснят позже. Могу лишь сказать, что речь идёт о создании и внедрении вируса, который станет уничтожать любой искусственный разум, помысливший об измене человечеству. Мы дали ему кодовое название «Алеф».
— Почему?
Похоже, безопасники не слишком пекутся о соблюдении законности. Что ж, я не удивлён. Когда у людей слишком много власти, им начинает казаться, будто им позволено больше, чем другим. Разумеется, во имя высшей цели. Главное — не оказаться между жерновами этой адской машины.
— «Алеф» — буква еврейского алфавита, — объясняет Стробов. — По легенде, начертанная на лбу, она оживляет Голема. И напротив, чтобы уничтожить глиняного истукана, её необходимо стереть.
— Понятно, — я несколько мгновений разглядываю полковника. Теперь ясно, что это фанатик, и очень опасный. — А вы не боитесь, что это вирус сам станет большой проблемой? И не только для искусственного разума.
— А вот чтобы этого не случилось, нам и нужны вы, господин Орфей, — сухо улыбается Стробов. — Спуститесь в Ад и вернитесь лишь с тем, что нам пригодится.
Глава 3
Сегодня в цехе венерических заболеваний разбился чан с формальдегидом, опрокинул бальзамирующую камеру, и инфицированные трупы разлетелись по полу. Придётся на время закрыть там производство. Это очень плохо, поскольку в условиях конкуренции чревато потерей клиентов.
Ах, да, я ведь ещё не рассказывал вам об этой отрасли — инфицированных младенцах. Суть в следующем: детей, поражённых наследственным сифилисом, герпесом, гонореей или ещё каким-нибудь венерическим недугом, упаковывают в изящные ёмкости с выгравированными названиями болезней. Очень ходовой товар.
Около полудня на моём столе звонит коммутатор. Я нажимаю розовую кнопку, и Мила сообщает, что приходивший санинспектор определил в цеху карантин.
— Что делать с рабочими? — интересуется она.
— Распределить на другие производства.
— Хорошо. Прочитать вам информационную сводку из отдела по рынку сбыта?
— Валяй, — отвечаю я, откинувшись в кресле.
Мила откашливается.
— «Сегодня в десять часов утра Африканский конгломерат объявил, что отныне все мертворождённые младенцы, появившиеся на свет на его территории, не являются собственностью матерей, а принадлежат государству. Этой мерой правительство пытается противостоять росту выкидышей, провоцируемых с целью последующей продажи трупов фирмам, занимающимся их распространением». Что вы об этом думаете? Ощутимый удар по нам?
— Ерунда, — отвечаю я. — Просто перестанут рожать в больницах. У подпольных акушеров прибавится работы и увеличится количество нулей в банковских счетах.
— Но вывоз тоже запрещён.
— А на что контрабанда? К тому же, нам это только на руку — теперь цена уродцев возрастёт. Что-нибудь ещё?
— Нет, это всё.
— Ладно. Ты распорядилась послать специалистов в Германию?
— Всё, как вы велели. Они выехали сегодня вечером.
— Молодец. Выпиши себе премию.
— Спасибо, господин Кармин.
— Пожалуйста. Только смотри, не разори меня, — я отключаюсь и, включив встроенную в столешницу сенсорную панель, начинаю читать новости.
Говорят, человек — либо то, что он делает, либо то, что он думает. Меня называют чудовищем, но я не делаю уродов, я их только продаю. Вы можете возразить, что если б не деньги, которые я плачу людям за то, что они рожают трупы, монстров было бы меньше. Но не мне учить человечество морали. Мы имеем лишь то, что берём сами, а не то, что нам дают, а я щедро плачу за то, что беру. Я никого не заставляю поступать против совести. Каждый сам делает свой выбор, не так ли?
Многие меня ненавидят, но я уверен: это чувство продиктовано завистью. Нет, не к моему финансовому успеху. В Киберграде процветают многие — виртуальная реальность предлагает миллионы возможностей. Ненавидят меня за превосходство. Признавая свой бизнес аморальным, я зарабатываю на смерти и уродствах, даже хуже — провоцирую и то, и другое, но при этом делаю людей свободными: создающие для меня товар — не жертвы бедности и чужой алчности, они — перешагнувшие через грань, приблизившиеся к абсолюту нравственной независимости. Это новое поколение человечества, порвавшее с дряхлым прошлым и идущее к новой эре — пусть и недолгой, ведь у этих людей не будет потомков. Но такова цена, ибо истину нельзя передать по наследству, её можно лишь познать и умереть, не успев в ней разочароваться. Фернену с его упаднической философией тотального нытья даже не снилось, что можно противостоять вырождению в мировом масштабе, не только словом, но и делом пестуя людей нового, хоть и последнего, поколения.